Ибо что иное, как не «рука, подвешенная к плечу какого‑то чудовищного великана», могло нанести тебе удар в челюсть так не ко времени в разгар нежнейшей любовной беседы? Все это дело потусторонних сил, — вспомни хотя бы, как однажды ночью, когда Иньиго де Лойола спал, «вознамерился дьявол не допустить, чтобы прожил он год 1541–й, — как сообщается в главе IX книги V его «Жития», — и вот ощутил он, что мужская рука стиснула ему глотку, и он ни дохнуть не мог, ни вымолвить Святейшее Имя Иисусово»; или другую историю, которую брат Хуан Пауло поведал отцу Риваденейре, а тот приводит ее в той же самой главе: «Спал он, как обыкновенно, близ кельи Лойолы, и вот проснулся в неурочный час и услышал шум, словно бы от того, что избивали Лойолу кулаками и хлестали бичом, а тот стонал и вскрикивал. Брат Хуан Пауло вскочил тотчас же, ринулся к нему и видит, тот сидит на постели и одеяло к себе прижимает, и сказал брат Хуан Паул о: «Что значит, отче, все, что вижу я и слышу?» А Лойола в ответ: «Что же слышали вы?» Тот рассказал, а Лойола ему: «Ладно, ступайте спать»».
Все это силы потусторонние, и для исцеления от последствий их вмешательства достаточно бальзама Фьерабраса. Только вот свое чудотворное действие оказывает он исключительно на рыцарей, что и проявилось со всей очевидностью в случае с Санчо.
Вскоре Дон Кихот удостоверился, что находится не в замке, а на постоялом дворе, для чего хватило ему одного лишь слова, сказанного хозяином, и тут снова становится видно, насколько был он разумен в своем безумии. Но при всем том самым рыцарским образом отказался расплатиться, а поплатился за все Санчо, подвергшийся подбрасыванью на одеяле. После каковой экзекуции сердобольная Мариторнес напоила его вином за собственный счет. Воздай ей за это Господь, ибо была она воплощением великодушия и бескорыстия. Она много любила, хотя и на свой лад, — ведь всяк любит на свой лад — и потому простится ей то, что она тешилась с погонщиками, ибо делала она это из одного лишь мягкосердечия.
Уж поверьте, щедровитая астурианка стремилась не столько получить удовольствие, сколько доставить, и если отдавалась тем, кто ее домогался, то оттого лишь — в чем и вся суть — что не могла видеть, как люди томятся и мучатся; и со многими Мариторнес такое случается. Она хотела избавить погонщиков от грубых желаний, грязнивших им воображение, и очистить их, дабы могли они трудиться. «Она весьма кичилась своим дворянством», — говорит Сервантес, и, как добрая дворянка, сговорилась потешиться с погонщиком и «удовлетворить его желания» — его, не свои. Она «отдать хотела то, что природа ей вручила в дар».
