— Что-нибудь не ладится в свинарнике?
— Ладится, но ты там нужен, и срочно.
Я смотрел мимо Гланте, видел, как из-за леса поднималась огромная туча, и пытался отряхнуть свою запорошенную известью одежду. Кто-то, должно быть, уже успел рассказать этому проныре Гланте, что поросята, которых я возил на продажу еще единоличником, были лучшими на всем рынке. Это польстило мне.
Гланте уговаривал меня, я не соглашался, ершился, кашлял и расхаживал туда-сюда. Мотоцикл завлекающе квохтал, как большая наседка, я дрогнул и уступил. Маленькая слабость, которой воспользовалась чуждая воля, чтобы завладеть мной.
Сверкнул золотой зуб, мотоцикл напряг свое красное брюхо, рванулся вперед, наматывая дорогу на шины, затем снова размотал ее за собой, обдав меня выхлопными газами, волосы цвета яичной скорлупы растрепал ветер, и председатель умчался.
На общем собрании, где должны были утвердить мой перевод в свинарник, речь шла о больших планах. «Большая клюква Гланте», — думал я; что бы ни предлагал Гланте, все мне было не по нутру, даже если я и знал, откуда дует этот ветер. Наш-де кооператив то ли собирается, то ли обязан (а может, и то, и другое: уж я-то знал, как это бывает) взять на себя выкорм свиней за три соседних хозяйства. А соседние хозяйства будут-де поставлять нам зерно и картофель, тогда как мы беремся выполнять за них мясные поставки. «Давайте, давайте, — думал я, — чего проще, а бухгалтерия пусть себе потом голову ломает!»
Исцарапанный дубовый стол, некогда принадлежность господского дома, был завален строительными чертежами — планом свинарника на пятьсот откормочных голов. Это был первый в целой серии таких же свинарников. Предложение о его постройке было принято, пришлось и мне поднять руку — как-никак речь шла о моем будущем рабочем месте.
Наконец настала и моя очередь, хотя ничего приятного меня не ожидало: меня планировалось командировать на специальные курсы свиноводства.
Вот, оказывается, что приготовил мне Гланте! Это был страшный удар. Я беспомощно искал глазами жену: она о чем-то живо беседовала с трактористом Вернером Вурцелем и автоматически подняла руку, обрекая меня на курсы. Да и все остальные, поднимая руки, были заняты кто чем, разговаривали и не обращали на меня никакого внимания. Должно быть, приговоренный к расстрелу на чужбине, вдали от семьи и друзей, испытывает то же самое, что испытывал тогда я. Никто даже не взглянул на меня, никто не возразил: «Как, Эдди, старого свинаря, и на курсы?»
