Копая, они наткнулись на брюкву и снова забросали песком эти прозрачно-белые плоды земли. Ночью Герхард сунул Оле в рот разжеванной брюквы. Оле проглотил, и его тут же вырвало.
Лагерь был разбит на лесной опушке. Конвой на ночь устраивался у костров. Собаки, непрерывно носившиеся вокруг арестантов, образовывали невидимую границу между теми, кто грелся, и теми, кто замерзал.
Изрядно хлебнув коньяку, конвоиры затеяли спор. Образовались две партии. Партия унтершарфюрера стояла за то, чтобы прикончить всех арестантов. Другая ратовала за доставку их на родину. Родиной они именовали землю за Нейсе. Маленькой стала их родина. И они тоже.
— Давай-ка бросим жребий!
Унтершарфюрер так и взвился:
— Из-за этих преступников жребий бросать!
Одноглазый солдат, непрестанно ходивший вокруг костра, пробормотал:
— Преступники, преступники, а ну как нагрянут русские?
— Уже в штаны наложил? — Унтершарфюрер сплюнул. — Ладно, давайте бросать жребий.
Арестантский пост подслушивания отступил со своих позиций. Герхард Френцель предложил: каждому взять по дубинке.
Среди арестантов не нашлось ни одного, кто счел бы себя слишком слабым, чтобы орудовать дубинкой. Даже от «свидетеля Иеговы» отступился его кроткий бог.
У костра бросали жребий.
— А ну, затяни песню, — приказал унтершарфюрер. Никто ему не повиновался. Слышно было, как потрескивает огонь. Наконец кто-то запел:
Мы встретимся снова, Силезия моя!
Вдруг одноглазый остановился. Прислушался, не доносится ли шум из лесу, и отошел подальше.
— Может, еще кто-нибудь хочет поплакать одним глазом? — издевался унтершарфюрер.
Глухой грохот за лесом. Тарахтение моторов. Почва начинает содрогаться.
— Русские танки! — кричит какой-то ефрейтор. Караульное подразделение вскакивает. Начинается стрельба.
Арестанты задыхаются от волнения. Неужто свобода близка?
— Пропустить танки! Соблюдать осторожность, — предостерегает Герхард Френцель.
Затрещали автоматы. Засвистели пули. Взвыли снаряды. Герхард Френцель упал.
Оле уже готов был бежать к нему, упасть на траву рядом с умирающим другом, но взглянул на товарищей, — проблеск надежды привел их в полное смятение. Оле «принял командование».
Унтершарфюрер протиснулся сквозь толпу арестантов.
— Камрады, переплывем Нейсе — там наша родина!
— Его родина — не наша родина! — крикнул Оле.
Дубинка «свидетеля Иеговы» хватила по башке унтершарфюрера.
Советские танки пробились к реке. На противоположном берегу в окопах фольксштурма затрещали выстрелы. Один из арестантов, привязав красный лоскут к своей дубинке, пошел среди свистящих пуль прямо на танк. Это был Оле.
