— Мы так и будем сидеть? — поторопил всех Айк. — Вода прибывает.
Шум воды стал сильнее, сквозь камни уже текли хорошие ручьи. Вадим сунул факел в руки Андрюхи, а сам склонился над Борзовым.
— Взяли, — скомандовал он.
Айк тяжело вздохнул и подставил руки. Сашка навалился на плечи одноклассников, и его потащили по проходу. Вскоре лаз стал таким узким, что пришлось ползти. Вода под руками неприятно чавкала, жижа с землей и мелкими камешками забивалась под манжеты курток, колени тут же промокли, ботинки набрали воды. Сашка коротко постанывал, когда пострадавшей ногой задевал за стены. Факел норовил погаснуть. Голоса звучали глухо — низкие своды делали любой звук тихим, словно говоришь сам с собой, уткнувшись в угол.
Они ползли бесконечно долго, пока над головой Андрюхи не раздался звонкий голос Вадима.
— Вставай. Приехали!
Василевский еще несколько секунд по инерции прополз вперед, глядя перед собой, — наступать ладонью на камешки было больно, поэтому он следил, куда ставит руку. Услышав непривычно громкий голос, он вздрогнул.
Перед ними был широкий зал с тремя высокими ходами, там, вероятно, продолжался тоннель. Несколько массивных кованых дверей красовались между черными провалами ходов.
— Ничего себе! — присвистнул Айк.
Сашка сидел в стороне, привалясь к стене. Он был перепачкан с ног до головы да еще водил пятерней по лицу, превращая себя в десантника на задании. Если бы его сейчас увидели враги, испугались бы непременно.
Посреди зала собралось небольшое озерцо, куда собиралась вода из всех ходов. Вадим с любопытством оглядывался. Слабого света факела, отраженного от поверхности воды, от поблескивающих влагой стен, хватало, чтобы все рассмотреть.
— Я так понимаю, мы сейчас находимся в склепе Калева, — сказал он, и эхо тут же размножило его слова.
— Опять покойники? — тяжело вздохнул Сашка.
— А чего ты стонешь? — усмехнулся Бокштейн. — Это было твое желание — нас в гробу увидеть. Смотри! — Он раскинул руки и поклонился.
Послышался жуткий скрежет. Андрюха на всякий случай втянул голову в плечи.
— Стой!
Крик вернулся грохотом, обрушившимся на макушки девятиклассников. Айк, приоткрывший ближайшую дверь, застыл. Но что-то уже изменилось в окружающей действительности, словно нарушилась математическая закономерность, одна фишка задела другую, и выстроенное друг за другом домино с легким шелестом посыпалось в неумолимом движении вниз. Эхо далеким гулом отозвалось из черных ходов, двери железно завибрировали. Бокштейн замер у кромки воды, с тревогой глядя на Акопяна.
