13 февраля, до того, как передали сообщение, Макаенку позвонил Матуковский, собкор «Известий»:
— Слушай радио, — говорит, будут передавать сообщение, и ты должен знать, в чем его суть.
— Что за сообщение?
— Оно касается Солженицына.
— А почему я должен знать суть?
— Твоя подпись стоит под одним заявлением... Там много подписей, но в том числе и твоя...
На другой день, перед тем как начать заседание редколлегии, мы с Макаенком сидели у меня в кабинете и толковали о всякой всячине. Когда разговор коснулся Солженицына, я открыл стол и вынул рассказы этого автора, присланные когда-то в «Неман» на предмет опубликования.
— Порвать?
— Нет, зачем же! Пусть лежат! — возразил Макаенок.
А вчера зашел ко мне Олег Фомченко из «Вечернего Минска» и сказал, что нет-нет да и раздаются звонки в редакцию. Некие «доброхоты» выражают свое возмущение. Звонят, разумеется, из автоматов.
— Почему? На каком основании? — И все в этом роде.
Между прочим, Олег Фомченко заходил лишь затем, чтобы сообщить «пренеприятное известие»: редактор «Вечернего Минска» Язылец зарезал-таки Эдика Свистуна. Испугался и зарезал. Бедный Эдик!
16 февраля 1974 г.
Вчера в редакцию пожаловал консул Польской Народной Республики Роман Вацлавский, человек лет под пятьдесят, как мне показалось, который изо всех сил старался выглядеть дипломатом.
Утром Макаенок позвонил мне и попросил купить бутылку коньяку и конфет, что я и сделал, когда шел на работу. За его счет, разумеется, у меня в кармане хоть шаром покати... Мы сидели за столиком, пили, вернее — тянули коньяк, закусывая конфетами, и вели всякие разговоры. Консула интересовало все и... ничего. То он спрашивал, над чем Макаенок работает, какую пьесу пишет, то как бы между прочим напоминал, что в апреле исполняется 30 лет освобождения Польши, тем самым намекая, что надо бы как-то отметить эту дату в журнале. Я сказал, что хорошо знаю Польшу, а когда речь зашла об Елене Гуре (Гиршберге), спросил, как замок Гер. Гауптмана, сохраняется ли. Вацлавский сказал, что да, сохраняется, хотя по всему чувствовалось, что он не в курсе.
Разговор в таком духе продолжался ровно час. Потом консул взял свою рюмку, поднял ее:
— Ну, на «посошок», как у нас говорят!
— У нас тоже говорят на «посошок», — заметил Макаенок.
— Ну, так у вас и у нас... На «посошок»! — И, чокнувшись с нами, выпил, встал и начал одеваться.
Мы проводили его до порога.
За коньяком не могли не вспомнить и о Солженицыне. Макаенок сказал, что там (имеется в виду — на Западе) повозятся с ним год, ну, может быть, немного больше, и все его забудут.
