— Пишу стихи! — голос какой-то отрешенный.
Напоминаю о вчерашнем уговоре, прошу в 13.00 быть на месте, в номере, и кладу трубку. После предварительного «прогона» берем с Макаенком такси и едем в гостиницу. Евтушенко одет, выглядит бодрым и очень довольным. Когда мы с ним шли по коридору гостиницы, он, показывая на свой костюм стального цвета, сказал:
— Семьсот долларов!..
Я усомнился — что-то слишком дорого, хотя костюм, прямо скажем, сшит недурно.
— Семьсот. Точно. Шил парижский портной, который шьет и Жану Маре. На студию приехали, когда до начала передачи оставалось еще минут пятьдесят. К этому времени нагрянул и Иван Шамякин. Сфотографировались в сквере,
рядом с помещением студии, и пошли в саму студию. Здесь, в кабинете, Евтушенко вдруг оживился:
— Хотите, я прочитаю вам стихи, которые только что написал?
Бог мой, конечно, хотим. Он сел у окна, достал листок бумаги, исписанный немыслимыми каракулями, и начал читать стихи о Хатыни. Читал великолепно, и стихи, при всей их неотделанности, были недурными, и все это произвело впечатление. Аплодировали. Хвалили. Он был доволен.
— Не хуже Кончаловской? — подмигнул Макаенок.
— Ну! — тот протестующе передернул плечами.
О стихах Натальи Кончаловской в «Правде», посвященных Хатыни, мы говорили вчера, когда ехали к Кургану Славы. Евтушенко возмущался: «Так плохо написать…» Макаенок его поддерживал. Буравкин тоже.
* * *
После мы слышали отзывы, будто передача получилась интересной. Но я недоволен ею.
Было какое-то напряжение, казалось, вот-вот кто-нибудь сорвется и испортит все дело. Г. К. говорил вяло — не говорил, а резину тянул, — к тому же, неправильно ставил ударения в словах, и это меня коробило. Потом Макаенок...
Не Цицерон, нет, хотя перед выступлением написал речь и порядком вызубрил ее. Потом я… У меня было чувство, что мы затягиваем, и я часто заглядывал в бумажку, на ходу выбрасывая целые абзацы. Потом — Шакинко, Савеличев, Спринчан... Наконец Евтушенко... Впрочем, передо мной выступала еще Наталья Татур, а потом уже я и все остальные. А под конец опять Г. К. и Макаенок, — последний отвечал на вопрос кого-то из телезрителей, переданный по телефону.
Гвоздем программы был, конечно, Евтушенко. И говорил он хорошо, и стихи читал как надо. А стихотворение про Хатынь прозвучало кстати и великолепно, несмотря на отдельные слабые строчки.
После передачи (она длилась час) телевизионщики записали Евтушенко на пленку (полчаса времени), и мы разошлись. Мне надо было позвонить собкору «Известий» Матуковскому и договориться с ним насчет машины на завтра.
