У Нечистой силы, нервной, злобной кошки, один бок ободран и ухо располосовано. Прочие, а их иногда набегало не то три, не то четыре, оставались безымянными для меня. Мыська? Наташка?.. Чужих кошек гоняли, особенно сам.
Он все подтягивает сползающие байковые шаровары. Коричневые. Я вас душевно помню, Яков Борисович!
Татьяна Леонидовна работает воспитательницей в интернате для трудновоспитуемых, на все лето она уезжает за город.
— Яша, они на твоей совести... — говорится это очень серьезно. Татьяна Леонидовна еще молодая женщина: осталось впечатление от ее самоотвержения, золотистых волос, бледности тонкого лица.
— Талечка, как можно сомневаться? — громыхает Бравин. — Талечка, будь спокойна.
Кухонное окно открыто во двор, кошки на подоконнике — сидят, слушают. Она поцеловала его в толстую, по-черному небритую щеку, улыбнулась вымученно и закинула за плечо рюкзачок. Кошки разом спрыгнули на пол, кинулись провожать.
Потом была жизнь без Татьяны Леонидовны. Кошек надо было кормить, они могли исчезнуть: хозяин порой терял терпение, веселость его начинала звучать грозно. Приходили некоторые люди — сочувствовать.
Сосед по дому, который продал в те же дни своих попугайчиков, объяснил: кричали громко, — загулял. Вообще-то непьющий. Продал в 8 утра, в субботу, за 12 рублей.
— Ну что, дядь Яш, гаси свет? — спрашивал он, маяча в окне, ловясь за его расходящиеся створки.
— Гаси свет, — отзывался Яков Борисович кротко.
— Дядь Яш, я молчу...
— Эх, Тимоня, ты же все понимаешь: ты ведь тоже боксом занимался...
— Ну, — страшно конфузился Тимоня, — я ж по юношам работал.
Субботние Монетчики. Форточка во втором этаже отворена, слышны голоса.
— Попробуй продай! Попробуй продай! — голос женский, ожесточенный, увлекающийся.
Мужской, урезонивая, отвечал:
— Да ладно, да погоди!..
Оставим их теперь.
Иван Воинович предложил мне должность техника-смотрителя. Признаться, не ожидал. Хотя чуял: что-то назревало.
— Хватит тебе с паспортами возиться! — сказано было небрежно однажды утром, когда я привычно уже брал ключ от своего закутка у беременной секретарши Серафимы. — Погоди-ка.
Мы пошли почему-то не к нему в кабинет, вполне солидный, хоть и затененный в половину окна маршем наружной лестницы, а в коридорчик, подальше, как я понял, от Серафиминых любопытных ушей. И тут он сразу перешел на «вы», взял тот самый тон н а ж и м а, от которого потом уже не отходил.
— Я к вам, Владимир Иванович, присматривался: вижу, грамотный человек. В плотники вы всегда успеете... Техник-смотритель нам сейчас нужен. Пойдете?
