— Какая монашенка? — хохотала Меримерина и казалась особенно здоровой, несокрушимо крепкой, полногрудой. — Вы, Владимир Иванович, ограниченно годный для таких определений: Замоскворечья не знаете. Ваша Аввакумова, можете себе представить, — из семьи бывшего владельца этого дома... Наследница недвижимого! Оставили им тогда одну комнату... Не удивлюсь, если будет злобствовать.
«Да, но время, время!.. — думал я ошеломленно. — Ведь сколько времени с тех пор прошло — все чувства истлели, не могли не истлеть! Ведь никого живых... Что же это значит?»
...Аввакумова стремительно выходила из комнаты, дверь притворяла со стуком, снова близко зелень ненавидящих глаз, только теперь понимал: она была хромоножкой, слегка припадала на ногу... Скрывалась будто бы по делу на кухне, мы молчали с ее мужем, все было уже сказано, но уходить почему-то казалось невозможным, и тут опять приоткрывалась дверь — самую малость — и в щели показывалось робкое лицо девочки.
Было в то лето много крыш, подвалов... Крыши надо было осматривать, проверять — не протекают ли? — чердаки освобождать от хлама. Подвалы тоже требовалось смотреть, чистить, закрывать. И осматривал, и закрывал. Лазили по чердакам с главным инженером Инессой Найдич, средних лет, в чем-то спортивном, с обесцвеченными волосами. И она что-то видела во мне, или хотела найти, — все выспрашивала...
— Говорят, вы — отец-одиночка? Простите!..
Чердак, его сумерки, почему-то волнующие, сильный запах столетия иссохшего, пыли, голубиного помета. Голуби здесь есть, это чувствуется, но где они? Вздох чердака, внезапный шум крыльев, волна воздуха в лицо. Наклонный столб солнечного света живет своей отдельной жизнью, выпадая из слухового окна. Он протяжный, перекрученный, дымный, в нем ясно видится, присутствует душа... «У вас не души, а голики́!..» — сказала как-то мать, имела в виду безжалостность, бедность помыслов, сравнивала с вениками-голиками... Глаза у Найдич карие, у нее, знаю, «фестивальный» сын тринадцати лет — отец, вроде бы, румын... Потом она пригласит к себе, «мы ведь почти одногодки...»; станем пить чай. Мальчик войдет в комнату, заторопится, что-то почует, выйдет — болезненный, нездешний...
— Костя, хочешь чаю? Костя, где твоя вежливость — даже не поздоровался?.. — крикнет она вслед, слабо покраснеет, потом рассердится на него и станет говорить отрывисто, закуривая сигарету, ломая ее в блюдце:
— Без отца... Иногда терпения не хватает с ним — срываюсь. А он, как нарочно...
