Глава двадцать четвертая
Уолтер
Я сейчас в 1942-м. На кухне вместе с матерью. Только она не видит меня. И не слышит меня. Но она чувствует, что я рядом. Какая-то ее часть уверена в этом наверняка. Именно она радуется моему— обществу, хотя и упорно отказывается задавать мне вопросы.
Раздается стук в дверь в передней.
Она закрывает кухонную дверь и садится за стол. Запирается на кухне одна. Конечно, не считая меня. Она захлопнула дверь, отпрянув от нее. Как будто то, что находится за дверью, может ужалить.
Она права.
Она перекладывает это на плечи отца — открыть дверь. Встретить новости. Потому что именно та ее часть, которая знает, что я рядом, знает и о том, что означает этот стук в дверь. Ведь я могу быть рядом, только если новости за дверью очень плохие. Хуже которых не может быть.
Она сидит выпрямившись, вся в ожидании. Ее лицо непроницаемо. Мне кажется, она ищет в себе силы принять неизбежное. Или способ сделать так, чтобы все оказалось неправдой.
Через пару минут такого ожидания в кухню входит отец. У него все написано на лице. Поэтому она на него не смотрит. Он подходит к ней. Пытается коснуться ее плеча. Она не позволяет и резко отстраняется от него. Отец начинает вышагивать взад-вперед по видавшему виды, но чистому линолеуму.
Мой отец не знает, что я здесь. Ему это не дано.
— Милли, — говорит он. Интересно, удивится ли он тому, что она уже все знает. — Милли, — повторяет он.
Она качает головой.
НЕТ.
— Милли, это об Уолтере.
Покачнувшись, она чуть не падает в обморок.
Знаете, что я делаю? Я пытаюсь подхватить ее.
Я все еще не приспособился. Это нелегко сделать. Ты думаешь, что у тебя тело юноши. Ты так привык к нему. Но вот ты возвращаешься на кухню и пытаешься сделать простейшую вещь — не дать матери упасть со стула. Удачи тебе, сынок. Ты мертв. Привыкай.
Отец подхватывает ее и помогает усесться на стуле.
В это время она произносит вслух: «Нет».
— Я должен сказать тебе.
— Нет.
Отец плачет. Я никогда не видел отца плачущим. И никогда не думал, что доведется это увидеть. Такого пункта не было в списке предоставленных мне возможностей.
— Милли, — говорит он, — это…
— Нет! — Теперь это крик. Она кричит так громко, что он отпрыгивает в испуге. Она закрывает уши руками, чтобы больше ничего не слышать.
Отец сдается и оставляет ее одну.
Она роняет голову на стол.
Я накрываю ее собой.
Видите ли, не имея тела, я могу принимать любую форму. И могу занимать любое пространство, какое только захочу. Я могу быть одеялом. Могу укрыть ее, как пледом. Я могу пролиться дождем на ее голову. Могу служить ей светом, могу купать ее в себе, пока она не почувствует, что к ней возвращается тепло.
