— Ты тоже прости меня, — сказал он. — Но мне очень больно. Я смертельно ранен, Виктория!
Вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и только сжимала в руках крест Энрике, который она так и не отдала Марии.
А Мария, выплакавшись, решила идти в гарнизон — искать Энрике. Ее остановила встревоженная Доминга:
— Вы уходите, сеньора? Ваша сестра… Она никого к себе не впускает. Я боюсь за нее.
— Ты ведь тоже знала, что Энрике был здесь? — с упреком спросила Мария. — Не отпирайся, я по твоим глазам все вижу. Еще одна предательница! Ни на кого нельзя положиться в этом доме.
Доминга не могла стерпеть такой обиды:
— И у вас язык поворачивается обвинять старуху? Да у меня вчера сердце разрывалось! Я так испугалась за вас, за него! Впервые в жизни старая Доминга не знала, что ей делать, как лучше поступить.
— Прости меня, Доминга, — опомнилась Мария. — Ты ни в чем не виновата. Но Виктория!..
— Она тоже хотела как лучше.
— Никто не вправе решать за меня, что лучше, а что хуже, — отрезала Мария. — Я люблю Энрике и никогда его не забывала. Если мне удастся найти его и он сможет меня простить, — ничто больше меня не остановит! Я хочу быть вместе с ним, Доминга!
В гарнизоне Марии сказали, что сержант Муньис сейчас находится в увольнении, но нашелся один солдат, видевший его сегодня утром на выезде из города:
— Он скакал в отдаленный форт, туда, где сейчас идут ожесточенные бои с индейцами.
— Боже мой! Он поехал искать смерти, — упавшим голосом произнесла Мария.
Там же, в гарнизоне, она встретила Хименеса и, не вдаваясь в излишние подробности, рассказала ему, что произошло вчера вечером.
— Энрике все узнал от других, а мне надо обязательно поговорить с ним самой! Вы это понимаете?
— Да, сеньора Мария. Как только мы с ним встретимся, я обязательно скажу, что вы его разыскиваете.
— Спасибо, Хименес.
— Не надо меня благодарить. Я люблю Энрике, как брата.
Опечаленная, Мария вернулась домой, а там ее ждала невероятная, немыслимая новость: Виктория объявила, что уходит в монастырь, и, как ее ни удерживали Мануэль и Доминга, — покинула родительский дом.
— Что ж, возможно, для нее это — единственный выход, — сказала Мария, — хотя мне трудно представить Викторию монахиней.
Этот сухой и холодный тон Марии ошеломил Мануэля.
— Тебя не волнует судьба твоей сестры?! Что между вами произошло? Виктория ушла, даже не попрощавшись с тобой. Мария, дочка, я ничего не понимаю! Вы обе сведете меня с ума.
Мария не стала пускаться в объяснения, лишь коротко бросила отцу:
