На следующий день Энрике Муньиса вызвал к себе начальник гарнизона.
— Думаю, что свои бойцовские качества вы примените гораздо лучше на нашей границе. Там неспокойно. Выезжайте немедленно. Воевать вы там будете с врагами родины, и это именно то, что вам нужно!
— Я горд возложенной на меня миссией, генерал, — ответил сержант Муньис. — Но позвольте мне уладить свои дела в городе. Всего один или два дня!
Генерал расхохотался.
— Вы забыли, что такое война, сержант! На войне есть все, кроме времени! Я даю вам час на сборы. И скажите спасибо за то, что не накладываю на вас другого взыскания за вчерашнее безобразие в казарме.
Муньис поклонился и вышел. Несколько наспех нацарапанных слов с уверениями в любви и объяснением обстоятельств он передал Хименесу для Марии.
— Отдашь ей только в собственные руки, — предупредил он, — иначе она не получит моего письма. Хименес поклялся, что письмо будет в руках Марии Оласабль.
После разговора с отцом Мария, как ни странно, не отчаялась. Она надеялась на понимание и сочувствие дона Мануэля, но раз Энрике оклеветали, то, как мог ее отец, человек твердых правил и благородных убеждений, принять иное решение? Она понимала, что должна продолжать бороться, но не могла понять как. Вот теперь она ждала помощи от Асунсьон, как-никак та была старше и опытнее. До отъезда в деревню Марии хотелось хоть что-то предпринять.
Асунсьон внимательно выслушала Марию и признала, что ситуация совсем не простая.
— Я знаю одно, — твердила Мария, — Энрике оклеветали. Будь он двуличным тщеславным обманщиком, он не завоевал бы моего сердца. Да! У меня нет опыта, но именно поэтому любая фальшь бросилась бы мне в глаза. Двуличным мне кажется Гонсало, я не могу довериться его любви, его глаза — это глаза волка, который ищет только добычи. Рядом с Энрике я чувствовала себя женщиной, которую любят и ценят. Он помогал мне в больнице, был рядом со мной на пожаре. Он уважал и меня, и дело, которым я занималась. Всюду и во всем он сразу становился мне опорой. Я не верю, что он бесчестный и пустой человек. И потом…
Мария замолчала, слезы туманили глаза, горло перехватило, и она не могла продолжать.
— А главное, ты любишь его, — закончила за племянницу Асунсьон.
Она смотрела на нее своими прекрасными темными глазами, хорошо понимая, что хочет, но еще не умеет высказать Мария. Та же хотела сказать, что каждый день с любимым, пусть даже горький и печальный, — это жизнь, а каждый день с нелюбимым, пусть ровный и благополучный, — это смерть.
