Глаза Марии светились, щеки пылали, и дон Мануэль с грустью видел, что его дочка и впрямь всерьез влюблена. Достойный Гонсало не разбудил ее сердца, разбудил его низкий бесчестный сердцеед. Как сочувствовал Мануэль своей девочке! Бедные неопытные создания! Как мотыльки летят они на блуждающий болотный огонь и гибнут. Хорошо, что его Мария под надежной защитой.
— Я верю в твое чувство, дочка, — произнес Мануэль, и глаза Марии засветились надеждой, — но это заставляет меня еще строже судить человека, который посмел смутить твой покой, позволил себе беззастенчиво ухаживать за тобой, зная, что ты обручена, который воровски искал с тобой встреч на улице, понимая, что на порог порядочного дома его не пустят!
Мария стояла будто пораженная громом — о ком это говорит отец? Об Энрике? Ее Энрике? Неужели можно вот так о нем судить?
А дон Мануэль продолжал:
— Не думай, что я пребывал в полном неведении относительно происходящего. Я навел справки о человеке по имени Энрике Муньис. Я знаю, откуда он приехал и чего добивается. Ты не первая женщина, Мария, с которой он затевает недостойную благородного человека игру.
— Нет, папа! Нет! Он — честный человек! И я люблю его! Никто и ничто не заставит меня его разлюбить! — из глубины сердца Марии вырвался этот крик, и дон Мануэль понял, что рассудку не сладить с разбушевавшейся стихией чувств.
— Я понял тебя, Мария, — сказал он, стараясь! сохранить спокойствие. — Прошу об одном: никаких безумств. Не торопись, подумай хорошенько, а заодно дай возможность подумать и мне.
— Да, папа, подумай! Уверяю тебя, Энрике Муньиса оклеветали!
— Хорошо, дочка, я подумаю и сообщу тебе свое решение. Рад, что мы с тобой по-прежнему откровенны.
Дон Мануэль и в самом деле был очень рад тому, что Мария во всем ему призналась, и думал он только о том, как помочь своей дочке позабыть негодяя, который мог принести ей неисчислимое количество бед. Он понимал, что судьба дочери в его руках, что от одного его слова зависит вся ее жизнь, и невольно медлил. Он ощущал груз ответственности и страшился его. Всегда его советчицей была жена, но на этот раз он не мог ее тревожить. Поэтому дон Мануэль поехал в монастырь к своему духовнику отцу Пиендо.
Умудренный жизнью монах выслушал взволнованного Мануэля, ободрил его и благословил его решение. Из монастыря дон Мануэль ехал с миром и покоем в душе. Мысленно проговаривал то, что скажет при встрече дочери.
Вызвав к себе Марию, он усадил ее, а сам, меряя шагами кабинет, неторопливо говорил:
