Бестужев прослеживает в старой и новой словесности развитие стилевых форм, средств художественной выразительности. Это позволяло ему даже у самых высокочтимых поэтов подмечать не только сильные, но и слабые стороны. Так, у Кантемира — «неровный, жесткий» слог, у Ломоносова — «единообразие в расположении и обилие в рассказе». У самого Державина — «часто восторг его упреждал в полете правила языка и с красотами вырывались ошибки». Но особенно важно в статьях Бестужева — внимательное и уважительное отношение к писателям, пе являвшимся прямыми предшественниками декабристов, но ценимым им за большие заслуги в преобразовании русского языка. Для Бестужева это — часть вопроса борьбы за национальную самобытность. русской литературы, Карамзин важен для него тем, что чуть ли пе первым «блеснул на горизонте прозы», совершенно еще не обработанной никем; «он преобразовал книжный язык русский» «и дал ему народное лицо». Отодвигая на будущее оценку Карамзина как историка — «время рассудит», — он считал, что Карамзин уже и теперь достоин благодарности современников за «решительный переворот в русском языке». Точно так же и с Жуковского наряду с Батюшковым Бестужев ведет отсчет истории «новой школы» русской поэзии. И те самые мечтательность, призрачность, туманность колорита поэзии Жуковского, которые через год подвергнутся разгрому в нашумевшей статье Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» на страницах «Мнемозины», — все они получили у Бестужева высокую оценку. Бестужев и объясняет нетленные, «чарующие столь сладостными звуками» свойства поэзии Жуковского: «Есть время в жизни, в которое избыток неизъяснимых чувств волнует грудь нашу; душа жаждет излиться и не находит вещественных знаков для выражения: в стихах Жуковского, будто сквозь сон, мы, как знакомцев, встречаем олицетворенными свои призраки, воскресшим — былое». А ведь это — точно мысль Белинского, которая будет положена великим критиком в основу его оценок Жуковского.
От мажорного тона первой статьи, прослеживающей развитие русской литературы за много веков, Бестужев более сдержанно переходит к обозрению успехов литературы за один, 1823-й год. И хотя он пытается отсчитывать ритм развития литературы, идущей к определенным, по его мнению, целям, все же большее внимание он уделяет ее недостаткам, с той же сугубо декабристской точки зрения. В чем же они, эти недостатки?
Бестужев недоволен тем, что после общественного подъема, вызванного войной 1812 года, когда слова: «отечество и слава» электризовали каждого, наступило охлаждение ко всему родному, «политическая буря утихла, укротился и энтузиазм». Тайною мыслью Бестужева является подчинение литературного развития той новой политической «буре», которую готовили сами декабристы. И поскольку эта буря мыслилась как дело ближайшего будущего, отсюда и отсчет ритма литературного движения — обзор его по годам. Самым значительным выглядело упоминание об успехе в прошлом, 1823-м году «Полярной звезды», которая быстро разошлась, и почти все повести из нее были переведены на немецкий язык и повторились в других заграничных журналах. Только по быстрому и благосклонному приему «Полярной звезды» заметно было, что не погас жар к отечественной словесности в публике. Вся эта статья Бестужева пронизана пафосом ожидания «новой тропы», которую должна проложить в литературе «Полярная звезда».
