Вначале был звук | страница 35

Потом такое происходило много раз. Объектом вожделения мог быть пистолет, чтоб совсем как настоящий, железный и тяжелый, но стреляющий чем-нибудь несмертельным — какими-нибудь шариками, например. Он грезился мне в эпоху ужасных пластмассовых и жестяных игрушек из «Детского мира» — эти жалобно щелкающие поделки оскорбляли само понятие «пистолет» — изделие грозное и изящное. Прошло несколько лет и такой пистолет появился. Да нет, я порадовался, конечно. Но уже не сошел с ума от счастья. До сих пор где-то валяется.

Последней в этой цепи была электрогитара «Ри-кенбеккер», как у Битлов. Есть у меня такая гитара, и стоит она вместе с другими моими гитарами, и пользуюсь я ей довольно редко. А приди она ко мне в шестьдесят девятом году! Может быть, обрел бы способность к полету. Или мгновенно умер бы счастливым.

Когда такая история происходила в очередной раз, у меня всегда возникало ощущение, что кто-то сверху пытается объяснить мне что-то очень простое и важное, а я все никак не пойму сути. «Как, опять не понял? — удивлялись наверху, — Ладно, давай попробуем еще раз. Может, дойдет».

Дошло. Совсем недавно. Мне терпеливо втолковывали, что все эти вещи, все эти предметы обожания, не имеют никакого значения. И вообще ни один предмет обожания не имеет того значения, которое мы ему придаем в момент этого самого обожания. Ибо пройдет момент, а с ним и обожание, и самолетик окажется ненужным, гитара не самой звучной, путешествие не таким уж и интересным, а красавица — либо дурой, либо стервой.

Понял, и поразился: как просто. И почти овладел собой. И почти успокоился относительно всего.

Есть, правда, одна деталь: для чистоты эксперимента надо было, чтобы хоть один раз я получил желаемое прямо в руки не годы спустя, а немедленно — там и тогда. Кто знает, может, и обрел бы способность к полету? От счастья.

Мы все-таки до последней минуты остаемся внутри себя маленькими — примерно в том возрасте, в котором каждый из нас ощутил себя полноценным человеком. Этот возраст у всех немножко разный, но все равно он — детский. Наверно, некоторые люди с возрастом выдавливают из себя ребенка, обычно они становятся работниками руководящего аппарата.

Я, помню, никак не мог представить себе Брежнева маленьким (Путина, кстати, могу). Но таких навсегда лишенных детства людей все-таки гораздо меньше.

Наверно, поэтому нам страшно умирать. Не потому, что дальше будет неизвестно что, и будет ли вообще, а потому что — как же так? Я же еще маленький! И все только-только началось! И уже — все?