Она говорила на дурном греческом языке, и ремесленник с трудом понимал ее. Услышав же, что этот легионарий бился рядом с Брутом, он распахнул дверь:
— Войди. Если бы он победил, нам, эллинам, стало бы лучше.
— Помоги мне, — попросила Лициния, — у меня разбита голова и вывихнута нога.
Ремесленник, обхватив ее, понял, что она женщина, однако не сказал ни слова и помог ей войти в домик.
И только днем, после обеда, когда она лежала на ложе, вымолвил, избегая смотреть ей в глаза:
— Почему ты скрыла, что ты — женщина? Лициния смутилась.
— Я знала, что ты догадаешься. Воином я сражалась, воином пришла к тебе, воином и уйду от тебя.
Ремесленник задумался.
— Как велико должно быть дело, за которое боролся Брут, если женщины сражались вместе с ним!
— Кому, друг мой, не дорога свобода? Свободно жить, свободно дышать, свободно говорить и не зависеть от чьего-либо произвола — не есть ли это высшее счастье на земле?
— Ты права, — кивнул ремесленник. — Кто бы пошел за Брутом, если бы он был против свободы?
Антоний говорил Октавиану, стоявшему рядом с ним на претории:
— Победой при Филиппах я утвердил победу божественного Цезаря при Фарсале. Я победил Брута и Кассия. Никогда больше аристократы не посмеют злоумышлять против дела Цезаря!
— Да, триумвиры победили, — сказал Октавиан, — но пока жив Секст Помпей…
— Прости меня, Гай Октавиан, но ты в бою не участвовал, а твои легионы бежали. Я один противостоял Бруту и Кассию, я один сломил напор их легионов! Что же касается Секста Помпея, то он не так опасен…
— Неужели ты думаешь, что я трушу? — свысока взглянул на него Октавиан.
— Да, ты трусишь, Гай Октавиан! Если бы ты один выступил против республиканцев, сегодняшняя битва стоила бы жизни тебе и твоим легионам. Ты знаешь, что это так…
«Антоний стал верховным повелителем, — думал Октавиан, — победил, конечно, он, и его власть неизмеримо выше, чем власть Цезаря после Тапса. Но славословить его — это затягивать себе петлю на шее».
— Гонец из Италии! — закричал караульный легат. — Прикажешь, император, впустить его в шатер?
— Пусть войдет, — сказал Антоний, искоса поглядывая на Октавиана: «Он зол, что все обращаются ко мне, а на него не обращают внимания. Его считают самозванцем и коварным честолюбцем. А разве это не так? Пусть мерзкий мальчишка не заносится, а то получит по носу!»
Он вскрыл письмо и громко прочитал:
«Фульвия, супруга Марка Антония — полководцам Марку Антонию и Гаю Октавиану Цезарю, триумвирам — привет и добрые пожелания.
