Ему вспомнились детские годы в вилле, мать Муция, с золотым венком, обхватывавшим локоны, падавшие на лоб, ив плаще, из-под которого виднелись дорический и ионический хитоны… виноградник и рабыня, подававшая им спелые душистые гроздья, когда они приходили во время сбора винограда… пасеку, где древний дед-невольлик встречал их у входа, падал на колени и, кланяясь до земли, приветствовал по-гречески… Как это было давно! Они ели солнечно-прозрачный мед, запивая ключевой водой из медной чаши, а кругом жужжали пчелы, и дед медленно вел скрипучим говорком дорическую речь… Однажды он рассказывал об Архелае, защитнике Афин, и о Сулле, въехавшем на коне в пылавший город. «Я видел, госпожа моя, императора так же близко, как вижу тебя. Рыжий, безобразный, он держал в руке меч, с которого капала кровь, и кричал: «Вперед, коллеги! Разбейте варваров, и все будет ваше — женщины, дети, сокровища!» Он сам взял меня в плен с женой и дочерью и подарил нашему господину — да хранит его Зевс! — Помпею Великому. Жена моя недавно умерла, а дочь…» — «Знаю, — прервала его Муция, — твоей дочери, старик, живется неплохо: она — любимица Красса Богатого…» — «Увы! — вздохнул раб. — Красс не отпускает ее на волю, и я хотел бы ее выкупить»…
Секст вспоминал… Мать выкупила девушку, и та вышла замуж за вольноотпущенника, имевшего лавку на Via Appia.[9] «Жива ли она?» — подумал он, но тут нахлынули новые мысли, и девушка исчезла, как тень. Видел мать, покидавшую отцовский дом, ее слезы и недоумевал, почему она уезжает. А потом узнал» что мать изменяла отцу и тот ее выгнал… «Прав ли был отец?» — спросил он себя и тут же ответил: «Да, прав. Блудливая жена недостойна ложа высшего магистрата».
Сколько событий произошло у него на глазах, сколько потрясений вынесла его душа.
«Тяжелые удары Фортуны не сразили меня, — подумал он, — вероломное убийство отца, разгром при Тапсе, — все это было следствием ошибок отца (оставил Италию), а битва при Мунде почти завершила круг несчастий. Если и мне суждено погибнуть — умру с честью, отец мой, владыка и император!»
Взглянув на статую, он не нашел улыбки на лице Помпея Великого. «Отец гневается, — мелькнула мысль, — но за что? Неужели я недостоин называться Секстом Помпеем Великим?»
Встав, он громко сказал:
— Помоги мне, отец, советом. Я остался один. Что мне делать, как жить? Должен ли я восстановить древнюю республику и утвердить вечный мир в римском государстве, чтоб никогда больше не было сословных боев, или уйти к частной жизни? Вразуми меня, стоит ли бороться? Не напрасно ли будет литься кровь? И не ждет ли меня неудача в неравной борьбе?
