Старческий голос вывел первую строфу непристойной песни. Когорта подхватила, за ней вторая, третья и другие, кто-то свистнул, свист повторили, и песня покатилась, гремя и прыгая, как тяжелая повозка земледельца по неровным булыжникам.
— О-о-о!.. А-а-а! — взвизгивали легионарии, а на смену вскрикам, заглушая их и громыхая, мчалась грубая песня.
Встреча полководцев произошла на острове — при слиянии Репа и Лавиния — в стороне от Эмилиевой дороги. Неподалеку в лучах бледного октябрьского солнца сверкали мраморные храмы Бононии, розовели дома, желтела поблекшая зелень садов и виноградников. Кое-где пестрела листва, тронутая дыханием осени, и косматые утренние туманы стлались по лугам и низинам, цепляясь за кустарники и нависшие ветви деревьев.
Утро было прохладное. На берегу строились легионы. Взоры воинов были обращены к островку, среди которого возвышался шатер, украшенный тремя крылатыми Победами. С берега на остров вели два моста.
Подъезжали вожди, встречаемые приветствиями легионов. Впереди скакал Лепид, душа примирения; он сам облюбовал место встречи, сам позаботился, чтобы беседа произошла втайне, без свидетелей.
Спрыгнув с коня, Лепид первый прошел по мосту и, обойдя островок, а затем и шатер, осмотрел, нет ли чего-либо подозрительного, затем сделал знак рукой Антонию и Октавиану.
Пройдя по разным мостам, оба полководца сошлись перед шатром, к ним присоединился Лепид, и они поздоровались. Потом, тщательно обыскав друг друга, они спрашивали полушутливо:
— Не вооружил ли тебя, Марк Антоний, по твоему неведению, любитель войны Марс?
— А тебя, Гай Октавий Цезарь, воительница Беллона?
— А тебя, Марк Эмилий, бог и богиня вместе? — приоткрыв кожаную полу шатра, Лепид вошел первый. За ним последовали Антоний и Октавиан.
— Давно пора, дорогие друзья, жить в мире, — непринужденно сказал Лепид, усаживаясь на скамье и жестом приглашая Антония и Октавиана занять места. — Кто мы, чтобы враждовать? Я и Антоний — самые близкие друзья Цезаря, а ты, Гай Октавий, сын его… О, если бы Цезарь явился из подземного царства, он проклял бы нас за эту вражду…
— Я давно стремлюсь к миру, — вздохнул Октавиан, — но не по моей вине…
— И не по моей тоже, — вымолвил Антоний, готовый обвинить Октавиана в демагогии и подлости.
— Виновата во всем Вражда, ожесточившая любящие сердца, — заговорил Лепид, стараясь не смотреть на Антония, — у нас сорок три легиона, сорок тысяч вспомогательных войск и конницы…
