Бабушка была коренастой, сильной женщиной с медным лицом и тугими черными косами до середины спины. Она вышла из квартиры в домашнем халате, застегнутом на все пуговицы, и глядела на вождя равнодушно-приветливым взглядом опытного медицинского работника. Как будто прикидывала в практичном уме — не нужно ли этому индейцу вывести глистов?
Коля вышел из своей квартиры очень мрачный. Он встал в коридоре перед своей дверью и заговорил на странную тему, про то, что птицы могут есть не только мертвых и что они, индейцы, не могут защитить никого — ни себя, ни тех, кто попадает им в руки, — будь то крикливый Капуста или слепой щенок. И что вообще ничего не держится в их руках и не ведет себя так, как должно себя вести. Их луки смогли напугать только жирного Ильгэсирова, а настоящий лук, который есть у Алешки и который может убивать, никто из них никогда не растянет для выстрела. Взрывчатка была потеряна, а могильные цветы, как их ни затачивали, не смогли пробить даже простых школьных пиджаков десятиклассников. Их шаман не в состоянии сказать и двух слов, а вождь не отвечает за то, что происходит с каждым.
— Ты что, не выспался? — Алешка попытался перевести эту тираду в шутку.
Коля посмотрел на него и сказал непонятно, будто хотел оскорбить:
— Да, я не спал.
Он помолчал, а когда вождь собрался говорить, перебил:
— Ты умеешь готовить еду?
— Что? — Алешка сейчас почему-то чувствовал, что Коля старше почти на треть жизни.
— Ты можешь приготовить хотя бы омлет? Или заварить чай?
— А надо? — вождю было неловко от этой беседы. Он не понял ничего, но чувствовал, что речь идет о чем-то больно поразившем этого воина.
— Ты даже домик для нас не смог найти, — сказал Коля грустно и тихо и тут же продолжил с нажимом, без всякого перехода: — Надо, если собираешься командовать чужими жизнями!
Он шагнул за порог и хлопнул клеенчатой дверью, оставив вождя одного в полутемном коридоре.
С Димой все оказалось еще хуже.
— Я больше не индеец. Мне нельзя больше быть в племени, — огорошил он вождя, даже не поздоровавшись.
Алешка не мог найти Диму три дня: на стук в дверь никто не открывал, телефонную трубку в квартире не брали. Он встретил толстого индейца у собственного подъезда.
— Я искал тебя, чтобы сказать это, — объяснил Дима. — Я был на Горе Для Разговоров С Богом.
Они сидели на остатках детской песочницы, раскатанной и вдавленной в грунт многими проездами оранжевого КрАЗа Пашкиного папы.
— И что там? — Алешка затаил дыхание, хотя вроде бы не ожидал никаких откровений и не особо-то верил в священность горы.
