— Ведь если они красные и мы красные, то чего же мы друг друга убиваем? — вопрошал он своих товарищей.
Но те были живыми, общительными детьми, и процесс игры увлекал их гораздо больше отвлеченных рассуждений.
Однажды Алешка не стал играть в войну. Он стоял в сторонке и смотрел, как сходятся два красных отряда, упоенные яростью предстоящего побоища.
— За Ленина! — крикнул боец в одной партии красных.
— За Ленина! — подхватили его мальчишечьи голоса с обеих сторон.
И застучали деревянные сабли, повалились на ковер, истекая воображаемой кровью, убитые командиры, комиссары, комсомольцы.
В этот момент Алешка принял решение и крикнул как только мог громче:
— А я за Гитлера!
Буря битвы мгновенно смолкла. Комсомольцы в съехавших на одно ухо бумажных буденовках смотрели на него пустыми командирскими глазами. Мертвые поднимались, чтобы узреть невиданное. Тишина опустилась на детсадовскую группу.
— Я за Гитлера! — повторил Алешка, ожидая нападения, смертельной и стремительной атаки озверевших конников, безжалостного звона придуманных шашек.
— Ты за кого? За кого? — спросили его сразу несколько красных голосов.
— За Гитлера я, за Гитлера.
И в подтверждение своих слов Алешка подбежал к рисовальному столику, схватил шариковую ручку и начертил у себя на ладошке кривую левостороннюю свастику.
— Вот, — сказал он и ткнул раскрытой пятерней в сторону Красной Армии.
Толпа шатнулась и побежала.
— Ирина Александровна! — кричали буденовцы, обступив воспитательницу. — А он сказал, что за Гитлера! Он немецкий крест нарисовал! На руке!
Ирина Александровна, притворно нахмурив доброе лицо, погрозила Алешке пальцем и отошла за свой воспитательский стол.
А юный гитлеровец, немец и беляк еще долго стоял в пустоте. К нему никто не подходил. Никто не хотел его убить. Даже не обзывал. Два отряда красных снова сошлись в войне не на живот. И все, что ощущал на себе Алешка, — было отстранение и безразличие.
Теперь, в новой индейской жизни, когда нужно было принять очень важное и совсем не очевидное решение, от которого зависела судьба его народа, он почему-то чувствовал вокруг себя тот же детсадовский вакуум. Одиночество и отстраненность вместо желаемого участия и дружеской поддержки.
— Пойдем к домику! — сказал он сухими и точными словами вождя. — Коля и Дима отнесут туда щенка. Остальные будут искать Пуньку и, когда найдут, — тоже отнесут к домику. Некоторое время придется носить Пуньке еду. Но это единственное место, куда не пойдет Пасюк.
