Одна премудрая старушка утверждала: за редким исключением, мы склонны преувеличивать «мучительность» скорбей; тому виной разгул воображения, самолюбие, тенденция считать себя центром вселенной и привычка трястись от страха за свою плоть. Люди, по-настоящему увлеченные любимым делом, на склоне лет обогащенные еще и многими испытаниями, сохраняют жизненную активность, бодрость и ясность ума, понимая, как глупо тратить оставшееся время на старческое ворчание и бесплодные сожаления об утрате молодецкой стати.
Уолта Уитмена в возрасте 54 лет парализовало; до самой смерти, почти двадцать лет, он оставался неподвижен, однако его стихи полны душевного покоя, оптимизма и неиссякаемой жизненной силы. Великому Суворову, когда он предпринял знаменитый переход через Альпы, шел 70-й год – блестящая, между прочим, идея: перевалив через хребет, всей армией съехать на копчиках вниз, ошеломив противника.
«В молодости моей я не чуждался беседы со стариками; в зрелых летах и в старости равно сближался я с молодежью: это, так сказать, расширяло круг жизни моей и обогатило меня многими впечатлениями и воспоминаниями» – записал П.А Вяземский (1798 – 1878). Замыкаться в кругу ровесников неразумно; иногда юные острее пожилых ощущают особенности новых общественных явлений: так, 70-летний Б. Ш. Окуджава расспрашивал молодых музыкантов о политических деятелях 90-х; в трактовке А.Макаревича, «он не очень хорошо понимал, что происходит вокруг… время для стариков движется настолько быстро, что не все детали различимы», но дело, похоже, в другом; очевидно, прагматичная холодная жесткость упоминаемых деятелей, прорабов перестройки, трудно постигалась его немодным благородством.
М.В. Нестеров (1862 – 1942) больше всего опасался «жизни во что бы то ни стало», житейского прозябания зажившегося человека, растерявшего здоровье, бодрость, дарование, разумение, все, кроме оостатков дыхания. Он внимательно прислушивался к себе и никогда не признавался близким в усталости, упадке сил, в «одолении» старостью.
А.Ф. Лосев (1893 – 1988) в 90 лет он работал так же интенсивно, как в молодости, сохранив удивительную силу памяти и логическую мощь светлого разума, хотя, побывав на Беломорканале, страдал близорукостью и мучился от бессонницы. Каждое утро, независимо от состояния здоровья, после легкого молочно-овощного завтрака с обязательной чашкой кофе он приступал к занятиям с секретарем: диктовал или ему читали; занятия продолжались до шести часов вечера; обедал Алексей Федорович не раньше восьми. И так каждый день, без отпусков, без суббот и воскресений. «Когда я в первый раз пришел к нему в 1973 году, ему было уже восемьдесят, а ходил я к нему целых пятнадцать лет. За это время не помню ни одного случая, чтобы Алексей Федорович хотел бы что-то вспомнить и не мог, чтобы он спутал фамилию или дату; это ему было несвойственно так же, как несвойственно еще было болеть, лежать в постели, кашлять. Дух торжествовал над телом. А мы уже в сорок лет жалуемся на склероз», – записал один из его секретарей, С.Б. Джимбинов.
