— Это чья-то с нижних дач!.. Здесь ни у кого нет такой белой…
— Должно быть, с нижних, — согласился Павлик.
— Ну, и что же эта царица, как?.. Она здесь и умерла?.. Или ее простили все-таки?
— Нет, нет, — умерла здесь.
— Не про-сти-ли!.. Бедная женщина!.. Вам ее жалко, Павлик? А почему бы ей и не здесь умереть?.. Чем плохо?
— А вы?..
— Что «я»?.. Эти вон человечки черные, — зачем они там? Вон около барки…
— Турки… песок грузят на фелюгу.
— Зачем?
— Куда-нибудь повезут.
— А-а… посыпать дорожки?
— Нет, на штукатурку, кажется…
— Ну, вы сами не знаете!.. На шту-ка-турку!
— Так мой Увар мне говорил. Я его спрашивал, — я не сам…
— Ну, все равно… «Что я», — вы спросили?.. Нет, мне ее как-то не жалко, эту царицу. Как ее звали, кстати?
— Вот имени я не нашел… Почему-то имени нигде не было… Не нашел… И Максим Михалыч не знает.
— Не все ли равно?.. Дарья, например — царица Дарья.
Павлику это имя не понравилось, и не понравилось ему еще то, зачем шутит Наталья Львовна. Ему же и теперь, днем, припомнилось, — глядят со стороны моря (это было странно, что именно со стороны моря, а не оттуда, с горы) иконописно-широкие грустные глаза, и над ними, прикрывая весь лоб, простая, только непременно с жемчужинами, темная кика, вроде скуфейки.
— Схоронили ее все-таки где же? — спросила Наталья Львовна.
— Здесь. — Павлик представил было, что тело ее вот на таком же паруснике повезли хоронить в Византию (при попутном ветре могли бы доехать за одни сутки), и добавил поспешно и недовольно, точно его обидели: — Конечно, здесь.
— А могила ее, конечно, не сохранилась?
— Ну еще бы! Какая же это могила: ведь тысячу двести лет назад!.. И монастыри-то уж растаскали по камешку.
— Может, мы по ним ходим?..
А в это время нанятые Иваном Гаврилычем дрогали, подвод десять, гужом выползали, спускаясь с лесной верхушки горы как раз на открытую упругую желтую дорогу, и на заторможенных колесах, как на связанных ногах, медленно поползли вниз.
— Ну, конечно, монастыри эти пошли на мостовую! — живо ответила себе Наталья Львовна. — И крепость, и эти «покои» (воображаю, какие там могли быть «покои»!) этой царицы Дарьи, и… что там еще?.. И плита, конечно, с надписью: «Здесь погребен прах…» «Прах» — красивое слово!.. Прах!.. И совсем это не идет к мертвому телу.
— Это по-гречески было написано.
— Ах, да… Ну уж, конечно, по-гречески… И как же именно? Не знаете?.. Ну, все равно.
— Или, пожалуй, и по-латыни, — задумчиво сказал Павлик.
Султан в небе растаял, и гора сделалась спокойнее и как-то ниже: будничный — совсем рабочий вид стал у этого Таш-Буруна, похожего на слоновью голову с покорно опущенными бивнями, — как будто и у него появилась сознательная мысль: растаскивают по камешку, сволакивают вниз… время!
