Однажды, — что было совсем не в правилах Ивана Васильича, — он приехал домой раньше обыкновенного, — часов в пять вечера, — и не один, а с довольно высоким, но очень и широким в то же время, хотя и совсем молодым еще на лицо человеком, не больше двадцати трех лет. Это было осенью, в октябре, за несколько недель до случая на вокзале.
В доме в это время отпили уже чай и разошлись — дети во флигель, Зинаида Ефимовна на кухню солить помидоры с Фомою; однако Иван Васильич вызвал Фому и приказал ему подогреть самовар.
Только Володя в окно флигеля видел этот приезд отца и узнал того, с кем он приехал. И любопытство, справиться с которым он не мог, заставило его тихо войти в дом, как будто за какою-то нужной ему книгой, и приблизиться почти вплотную к неплотно притворенной двери отцовского кабинета. И он услышал — низкий трубный голос говорил неспешно и запинаясь, долго прицеливаясь как будто к каждому слову, прежде чем в него ударить:
— …Потом я заметил такую за собой… странность… Я, допустим, чего-нибудь ищу… или кого-нибудь… И у меня представление создается очень ясное, что это, допустим, здесь вот… налево… До малейших подробностей ясно… Я начинаю вполне спокойно… то есть уверенно, — это точнее, — искать налево… И вдруг случайный взгляд направо, — и искомое оказывается… там… И вот… я не верю, что это оно: оно должно быть налево, а не направо… Я глаза отвожу и продолжаю искать налево… все-таки… налево… И долго так… с полминуты… пока не опомнюсь… Вот до чего я рассеян…
— Ну, это что же… это неважно, — сказал с улыбкой в голосе отец.
— Какой же я художник, — зарокотал гость, — если я представлению… вполне предвзятому… верю, а глазам не верю?
— Мы все часто глазам не верим…
— Но со мною всегда так… Я очень часто ищу… по рассеянности, и всегда так… всегда не там, где надо, точно кто приказал мне это… А потом не верю глазам… И я должен сказать еще: я никогда не знаю твердо, что мне надо делать… Мне всегда кажется, что нужно как-нибудь иначе, что-нибудь еще… А совсем не то, что я делаю…
— Даже, когда вы боретесь, с вами это тоже бывает?
— Нет… Вот именно только тогда я не… как бы это сказать…
— Не двоитесь?
— Потому не двоюсь, что мы вдвоем боремся, — прогудел гость. — Однако долгой партерной борьбы, когда противник пассивен, — не выношу я… Он лежит… На груди, конечно, — он мне самому предоставляет делать с ним, что мне угодно… И тут-то я всегда допускаю ошибки… Я начинаю горячиться…
