Хороша я буду, свалившись в обморок на броске через плечо. Погодите ребята, счас полежу, отдохну и добью к чертовой матери. Эй, интуиция, как мыслишь — подождут? И я о том же. Блин, почему при рождении мне никто не сказал, что кроме интеллекта нужно прокачать удачу? Ужасающее упущение. Хрен с ним, вот пахнет от меня ароматом помойки — это да, одежда в крови, грязи, местами порвана, раны старыми, испачканными повязками замотаны, но хоть замотаны. Вместо волос колтун. Бомжатник на выезде. К месту, кто спер мою любимую бандану на сувенир?
За дверью послышались гулкие шаги и металлический лязг. О, у меня гости, а гостей радушной хозяйке этого «великолепия» принято встречать стоя. Но я сразу не смогла, присела с трудом, со скрипом зубов, но присела, а потом подтянулась на цепях дрожащими, неверными руками и перевалилась на каменную лавку. Все ж не на полу. Потом, захватив цепи, оперлась руками и попой о выступ на стене и выпрямилась на подкашивающихся ногах.
Почти. На самом-то деле я почти сидела на этом выступе, понимая: упаду, второй раз не подняться.
Бьющий по ушам скрип двери. В проеме нарисовался гориллообразный дядечка, заросший по макушку черной шерстью и с удивительно добрыми маленькими глазками. Он протопал ко мне:
— Ожила? Ну и славно. Надоть хозяину сказать. На-кась, подкрепись, — и сунул в руки глиняную кружку с водой и ломоть хлеба. Спаситель! Лишь только сейчас я поняла, что умираю, хочу пить. Чуть не засмеялась. Я и так умираю. Почти наверное умру с ранами в средоточии сырости. Тут не то что ранения — укола иглой хватит, чтобы схлопотать заражение и в течение максимум недели отравиться к праотцам. Значит, можно себя не беречь. Будем куражиться по полной.
Выхлебав воду до дна и вернув посудину, я покрутила хлеб в руках и отложила. Чувство голода не беспокоило. Тюремщик осуждающе покачал головой и, направляясь к выходу, сказал:
— Ты это, не фордыбачься, тута тебе на сутки. Лопай, копи силушку, хозяин-то у нас лютой.
Какая исчерпывающая характеристика: «лютой хозяин». Что ж, подождем, делать все равно больше нечего. В моем гранд-отеле нет ни окон, ни часов, и ход времени определить тяжело. Сколько прошло минут или часов, пока снова не раздался звук шагов, сказать невозможно даже приблизительно.
«Какая я популярная, все ходят и ходят», — хрипло посетовала я, приподнимаясь на цепях с каменной лавки и пережидая приступ головокружения. На этот раз ко мне пожаловал симпатичный подтянутый мужчина, — если кому, в отличие от меня, нравятся блондины лет тридцати-тридцати пяти, с очами голубого цвета и разряженные, словно петух. Никакого минимализма в украшениях — «все свое ношу с собой». «Петух» танком пер ко мне, потирая миниатюрные ручонки:
