— У него охота!
— Ей-богу… Просто обезживотел! "У меня, говорит, охота…" Так я и покатился!.. Ей-ей!
Прохор Порфирыч оробел.
— Знает ли он, — продолжал хозяин, — что такое охота?
Настоящая охота, гляди сюда…
Хозяин для примера взял в руки цыпленка и заговорил с расстановкой, отделяя каждое слово:
— Первое дело порода: это ведь он ни шиша не постигает.
Потому, есть курица голландская и есть курица шампанская…
— Это вер-рно!
— Погоди! Это р-раз! Ежели, храни бог греха, повалят ублюдки, это для охотника что?
Порфирыч молча и испуганно смотрел на хозяина.
— Видишь, вон щепка валяется? Вот что это для охотника!
— Трудно! — сказал Порфирыч, не найдя другого слова.
— Второе дело! — продолжал хозяин, — шампанская курица бурдастая, из сибе король… бурде — во! Понял?
Порфирыч кашлянул и переступил с ноги на ногу…
— Филипп Львович! Чижа паленого смыслит он! Опять, индюшка: ежели в случае ее по башке: тюк! она летит торчмя головой! Но аглицкий петух имеет свой расчет: он сперва клюет землю…
— Егор Матвеич! — вопиял Прохор Порфирыч, чувствуя только, что он виноват, — перед богом, я это упомянул только ради смеху, сейчас умереть! какая же может быть у него охота?
— Болван он! Вот ему цена!
Хозяин бросил цыпленка и вышел.
— Я так и покатился! — говорил Порфирыч, следуя за ним.
Богоборцев не отвечал, хотя и успокоился.
В комнате на столе уже кипел самовар.
Началось долгое и дружное чаепитие.
Через несколько времени Порфирыч остановился у ворот дома, принадлежавшего отставному "статскому генералу"
Калачову. Прежде нежели войти во двор, он тщательно осмотрел свой костюм, спрятал под жилет концы галстука, растопыренного в разные стороны "для красоты", и несколько раз откашлянулся. Все это делалось на том основании, что генерал Калачов считался извергом и зверем во всей Растеряевой улице; чиновники пробирались мимо его окон с какою-то поспешностью, ибо им казалось, что генерал "уже вылупил глазищи" и хочет изругать не на живот, а на смерть. Словом, все, от чиновника и семинариста до мастерового, или боялись, или презирали его, но ругали положительно все. Растеряевой улице было известно, что он скоро в гроб вгонит жену, измучил детей и проч. Порфирыч, спасенный генералом от рекрутства, считал обязанностию задаром чинить ему садовые ножницы, разные столярные инструменты и был тоже убежден в его зверстве.
Приведя в порядок свой костюм, он осторожно входил в калитку; представление о генерале разных ужасов почему-то подкреплялось этой необыкновенной чистотой двора, всегда выметенного, этими надписями, начертанными мелом на сырых углах и гласившими: "не сметь" и проч.
