— Вторая! — ответил вдовый ястреб кратко и сплюнул за борт парохода…
— Был слух, что, мол, скончалась-то не вполне правильно?..
— Надо бы хуже, да нельзя!.. Вот как скончалась… Тьфу! Больше ничего!
Проговорив это, ястреб еще раз плюнул уже с ожесточением и, запахивая чуйку, с ожесточением прибавил:
— Не с покаянием или, примерно, будем говорить, как по-христиански, но, вполне можно сказать, с грабежом окончилась покойница, вот так я скажу!..
Ястреб еще раз плюнул, еще раз запахнулся и продолжал:
— Мы торгуем с братом… он в Буграх, а я в Залузье… Капитал один у обоих… Ты знаешь брата-то?
— Слыхал… Корней Егоров?
— Ну вот. Он самый. Можешь ты понять, каков он есть человек? Прямо сказать — тигр или, например, аспид какой железный… Приедет учитать лавку — так редко когда за ножи не схватимся… Двенадцать фунтов солонины однова я выкинул собакам, грудинку, потому оченно духом взялась, так ведь он, анафема-проклят, чуть было меня не зарезал, дьявол этакой!
— Крут!
— Чорт въяве, не то чтобы, например, человеку сходствовал… С этаким-то дьяволом я вот двадцать лет маюсь… Кажинный день норовит схватить за горло… Должен же я как-нибудь себя соблюдать. Так или нет?
— Само собой!
— Н-ну… Я тебе говорю по чести, что мне?.. Н-ну, вот и было у меня, в течение времени, скрыто, значит, тыщи три… значит, в куньем воротнике. Я тебе говорю прямо: под подкладкой, значит, было… Подкладка простегана, все честь честью. Воротник-то этот в сундуке… Вот, братец ты мой, как стала Авдотья-то помирать… и не помню, каким манером я обронил ключ от сундука. То ли обронил, то ли вытащила мать ейная — мать-то при ней была — уж не знаю; только что, гляжу я, мать-то эта самая тихим манером наняла подводу — марш домой! "Прощайте! недосуг, телятники, мол, приехали…"
— А есть у вас теляты-то поеные? — перебил другой ястреб.
— Есть.
— Почем?
— Тридцать, тридцать пять…
— Гм… Н-ну?
— Ну, значит, и оказалось: валяется воротник за сундуком, подкладка вспорота, денег нет… Так меня, братец мой, и затрясло всего… Схватился за дочь — бить! Говори (так и так) — где деньги? Молчит как убитая, а была все время при матери… Тут старшая дочь, от другой жены, от первой, все и открыла. Своими, вишь, руками Авдотья-то отдала матери, а ключ-то, видишь, дочь ей вытащила. Я к Авдотье: "Сказывай, говорю, отдавала матери деньги?" А она, братец ты мой, глядит эдак-то на меня, зубы стиснула — "не скажу!" говорит. Я уж тут — даром что больной человек — вышел из всяких границ… "Н-нет?" — "Не скажу!" Как камень! Так и померла.
