Вот подобное-то ощущение, как кажется, испытывало зэ границей громадное большинство русских добровольцев.
Они были сконфужены прочностью заграничного человека, его достоинством, его уменьем жить; были сконфужены, как дети, как ребенок, которому не подарили таких же фольговых часов, какие подарили его приятелю-ребенку. Значительный процент ссор между добровольцами во время дороги можно положительно приписать этому неловкому ощущению человека без манер, попавшему в общество с манерами; по крайней мере количество людей между простым народом, особенно нападавших на людей, не умевших себя вести, было… да прямо можно сказать, что каждый нападал на каждого за то, что тот пьянствует и скверно себя держит.
— Срамят, чисто-начисто срамят партию! — душевно убиваясь говорит старшой. — Нешто это Россия? Ведь в ведомостях пишут, пьяная твоя морда!.. Вот наказал господь!.. Двадцать лет отслужил богу и государю, честно, благородно, а тут че знаю, за что наказал господь батюшка, — в старшины к эфтим мошенникам выбрали… Спи!
Сейчас спи! — ревет он на какого-нибудь мечущегося на нетвердых ногах по пароходной палубе добровольца. — Сейчас, приказываю тебе — ложись!.. Срамники этакие!.. Не хочешь?.. Погоди, я пойду графу доложу… Что это за наказание! Тьфу!..
И торопливо идет с палубы вниз, а здесь — буфет, где прежде, нежели попасть к графу, старшой, разгневанный поведением своих подчиненных, выпивает рюмочку, непременно, конечно, обругав немца за то, что немец долго ничего не понимал из русских разговоров и требований водки на русском языке.
— Шнапу! рюмочку… аль ты оглох? Им хоть говори, хоть нет!..
Явись граф или каким другим образом титулованный начальник партии, все начинают жаловаться друг на друга.
— Ваше сиятельство! Позвольте вам сказать… Как он смеет? Я стрелок., вот у меня ордена-то!
— Какой ты (такой-сякой) стрелок! — прерывает другой, ожесточенный голос, — ежели ты мараешь свою честь на чужой стороне?.. У тебя, у дурака, должон быть крест во лбу, а ты пакостничаешь в чужой земле!
— Сам ты, старая ворона, нализался вперед всех.
Погляди-ко вон на тебя-то как пялят глаза, на пугалу…
Явившийся разобрать дело начальник партии, если он не брал горлом (горлом-то брать стыдно перед иностранцами), непременно должен был уйти, ничего не добившись.
В продолжение дороги все пережаловались друг другу, друг на друга; я, человек посторонний, и то переслушал этих жалоб бесчисленное множество; всякому было противно неуменье вести себя не только в других, но и в себе, и всякий поэтому хотел убедить кого-нибудь, что — он вовсе не похож на этого пьяницу; всякий норовил доказать, что он, хоть и выпил ("Отчего не выпить для тепла, да ведь и то сказать: голову отдаем — авось можно?"), но что он не кто-нибудь, и лезет непременно за орденами в карман…
