Ее охватило отчаяние. Она знала, что где-то здесь, в этом доме, в этом человеке скрывается истина, к которой она стремилась, но, казалось, сама обстановка хижины мешает ей, сбивает с толку. Маски, ожерелья из собачьих зубов, резные полумесяцы из клыков кабана приковывали к себе взгляд, словно околдовывая ее; из-за Хитоло с его словами об отравленном мясе она на какое-то время забыла о Дэвиде Уорвике, а теперь против нее восстала сама природа, затянув комнату тучами летучей мошкары. Ей казалось, что ее зрение, слух, ее благородная цель — все тонуло в порхании тысяч крылышек.
— Мистер Вашингтон, — снова начала она, напряженно подавшись вперед. — Когда вы ходили в Эолу…
— Минутку, миссис Уорвик. Боюсь, придется выключить свет, а то сюда слетятся насекомые со всей округи.
Внезапно преисполнившись отвращения к этим крохотным, кусающим, щекочущим существам, Стелла принялась хлестать себя плеткой по ногам. Гнус облепил большое жирное пятно на подлокотнике ее кресла. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Энтони Найалом. Он печально смотрел на нее. Вашингтон протянул руку и погасил лампу.
Какое-то время все молчали, но комната была полна звуков. Летучие муравьи, хлопая крылышками, бились о стекло лампы; сквозь открытые жалюзи на фоне ночного неба был виден их кружащийся, змеящийся рой. Слышались возня и стрекот ползающих под крышей насекомых, а с потолка прямо над головой Стеллы свисала связка странных бамбуковых изделий — какие-то музыкальные инструменты, догадалась она, — качавшихся на ветру с тихим перезвоном.
— Кто там? — резко спросил Вашингтон, и они услышали, как он привстал в кресле.
— Там никого нет, — сказал Энтони тихим усталым голосом. — Это летучие лисицы. Вам нечего бояться. Сюда ничто не проникнет. Вы хорошо защищены. У вас на двери висит волшебная вещица.
Вашингтон рассмеялся странным, пронзительным, сухим смехом.
— Ах, так вы заметили. Не думайте, что мне стыдно. Я не мог иначе, вы же знаете. Все лучшее здесь — краденое. У меня просто чешутся руки, и я ничего не могу с собой поделать. Вы ведь не заберете его, а?
— Нет, если вам это поможет, — ответил Энтони. Он говорил так тихо, что трудно было понять, злорадствует он или жалеет Вашингтона.
Стелла отчаянно била себя по ногам, облепленным москитами. У нее начиналась истерика. В этот вечер все вокруг: и этот странный, элегантный, нервный человек, и его фантастический дом, и Хитоло, и летучие муравьи, — казалось ей нереальным.
