В том же вагоне ехал домой и дембель совершенно дикого вида: и погоны и карманы и вообще все швы камуфляжа были у него прошиты декоративным белым шнуром. Это дембель был глубоко убежден, что дедовщина в армии не только неизбежна, но и просто необходима. Как вообще тогда управлять солдатами? Когда удивленный Григорьев спросил его, били ли его самого, тот ответил, что нет, потому что он сам украинец, и там еще был украинец и один из „дедов“ был украинец, поэтому его и не били. Кавказцев тоже не били. У них там была своя национальная диаспора, поддерживающая земляков. Били почему-то только русских, и никто за них не заступался. Он уверял, что дедовщина была всегда, и, без сомнения, существовала еще и в древней Спарте, а наверняка еще и в более доисторических племенах, причем, самая что ни на есть жесткая. В Инженерном училище, где учился великий Достоевский, тоже была дедовщина и, судя по воспоминаниям современников, довольно жестокая. Целью такого воспитания якобы является тренировка характера, способности держать удар и выносить невзгоды службы. Дедовщина процветает в школах, лагерях отдыха и даже в детских садах. Она возникает автоматически: старшие угнетают младших, но и в то же время эти же старшие защищают своих подопечных от чужих старших. Незыблемые законы человеческого стада. Непременное деление на „своих“ и „чужих“. Помнится, у Машки в детсадовской группе был такой мальчик по имени Аслан, который бил вообще всех детей, кто только под руку попадется.
Этот безумный дембель внешне был чем-то похож на Фила — одноклассника Григорьева. Фил после школы пошел в военное училище и до сих пор все еще служил, периодически попадая на Кавказ, и однажды как-то даже позвонил оттуда Григорьеву то ли с дежурства, то ли из какого-то города (Григорьев так точно и не понял), рассказал, что живет в палатке, что на улице уже который день тридцать градусов мороза, и что он даже спит в каске, и в ней же варит кашу. Григорьев в этот самый момент ел котлеты и смотрел по телевизору футбол.
На войну Фил попал уже сложившимся человеком, психически был очень устойчив и никаких послевоенных синдромов не испытывал, а воспринимал боевые действия как тяжелую, грязную, но необходимую и высокооплачиваемую работу. Он считал, что все эти боевые стрессы действует только на молодых пацанов, смеялся:
— После всего этого я разве что стал по-другому воспринимать лес. Сейчас, даже идя за грибами, подсознательно смотрю под ноги: нет ли где растяжки, и отмечаю подходящие места для засад, и не могу ничего с этим поделать.
