– Что-нибудь увидела? – спросил Хлыстов.
– Ничего, – соврала она с мстительным холодком в голосе.
– Брешешь?..
– Я ведь ответила тебе, Петруша.
Какое-то время Хлыстов пристально смотрел на стену. Казалось, камень заплачет, не стерпев столь въедливого взгляда. Потом Хлыстов повернулся к Еве, его широкие ноздри трепетали.
– Я не Петруша, – произнес он едва разборчиво.
– А кто тогда? – поинтересовалась баронесса.
– Это не важно.
– Тогда почему бы мне не называть тебя Петрушей, как я делала раньше?
– Потому что злить меня – не шибко умная затея.
С этим сильно не поспоришь. Ева сдалась. Опустила глаза, вжала голову в воротник шубы. Отступила.
Тогда, не сводя с баронессы глаз, Хлыстов поморщился, потрогал затылок и убедился, что рана всё еще сочится. Ева замерла ни живая ни мертвая. Ей показалось, что он ее непременно ударит, так побагровело и без того неприятное лицо этого человека.
Но Хлыстов оставил ее в покое. Подошел к завалу и принялся деловито рыться в песке. Через несколько минут он откопал плоский металлический ящик – во времена рабочих лагерей в таких пеналах хранили лопаты.
– Вижу, всё ты предусмотрел, – подытожила Ева. – Я-то думала, куда он пропадает… День – нет… Два дня, три дня, – а его нет и нет.
Хлыстов открыл ящик. Вынул новенькую шинель и бросил ее на каменный пол. Усевшись, достал из ящика бумажный сверток. Ева вытянула голову: под бумагой оказался острый осколок сахарной головы. Хлыстов, не глядя, швырнул сахар пленнице. Баронесса поймала осколок, точно дрессированная собачка. Отбежала с ним в дальний конец коридора, опустилась на пол и принялась облизывать подачку, точно то был петушок на палочке.
– Если надумаешь спать… – медленно проговорил Хлыстов, как бы сомневаясь, стоит ли заводить об этом речь. – Знай: здесь снятся страшные сны.
* * *
«Паучок» бежал по черным волнам.
Легкий и проворный, как озерная водомерка, прыгучий, как летающая рыба. С гребня на гребень, вниз по пологому скату и сразу – вверх на следующую волну.
«Паучок» был не один, его окружали сотни тысяч таких, как он. Маслянистую поверхность первичной жижи покрывал шевелящийся ковер, сотканный из мохнатых спин и лапок. Серебристые луны звали «паучков» в дорогу: навстречу полярному сиянию, водопадом низвергающемуся из рокочущих небес в океан.
Их засасывало в стену из разноцветных огней. «Паучки» исчезали, растворяясь в вихре излучений. Они теряли ощущение колышущейся поверхности под собой, и хрустальный зов четырех лун стремительно отдалялся. Они теряли себя и обретали вновь…
