Юрий АРХИПОВ
"Точное изложение православной веры". Был (и есть!) такой компендиум, подытоживший усилия христианских мудрецов семи вселенских соборов. Святитель Иоанн Дамаскин (VIII век) предпослал своему труду эпиграф-заверение в том, что в его писании нет ничего своего, своевольного. Никакой отсебятины. Читай: ереси.
Вот, казалось бы, идейное руководство для любого режиссёра, берущегося за классику. Ведь и она - на своих художественных высотах - сродни Откровению. Иначе откуда бы они взялись, эти вечные ценности.
Как бы не так, говорят нам режиссёры современные, "актуальные". Невольники как раз себялюбия. Единственно верного, как партийная правда, принципа: как хочу, так и ворочу.
Ну, сваргань, коли зудится, злободневный сюжетец и вороти, чего душа пожелает. Но нет: хочется ведь потереться о гения, причесать его под себя, попричудливее. Чтобы полаять на слона или подпитаться его энергией. Чтобы знали и помнили наших.
Отговорки-проговорки у всех одни и те же - скучные и стандартные. Время, мол, требует и диктует. А уж наше время, сами знаете, страсть какое апокалиптичное. Небывалое. Человечество, уверяет сценарист Юрий Арабов, в очередь выстроилось к чертяке; тот, бедный, не ведает, как и отбиться.
Действительно из времени себя не вынешь. Феноменологическая редукция Гуссерля (то бишь то же "чистое изложение") возможна лишь в философии, но не на сцене и не на экране. Всякий "сор" времени при очередном воплощении уж непременно прилипнет, а при удаче и обогатит, и украсит. Но ведь это и всегда знали. Вся история интерпретаций - история смены костюмов и реквизита. Да только всё это, внешнее, всегда оставалось на периферии изображения. Ценился - и оставался в памяти поколений - порыв к постижению адекватного смысла великого произведения. Стремление, вот именно, - к "точному изложению".
Суть постмодернизма - в смещении фокуса прежде всего. Распалась связь (времён?), и периферийное захватило командные высотки центра. Безобидные, хоть и затянувшиеся, изрядно надоевшие шалости? Да как сказать. "Должны быть представлены все стороны жизни", - сказал когда-то великий реформатор прозы Джеймс Джойс, высвобождаясь из пут викторианской морали. Знал бы автор "Улисса", на что в итоге с единомышленниками своими нас, потомков, обрекает. Кто бы мог тогда, сто лет назад, догадаться, что, начав с лозунга "всех сторон", творцы возлюбят в итоге одни только стороны жизни. А именно: низменные, в прежнюю пору запретные.
