— Да нет же, Каэтано, имей в виду, я с коммунистами ни за что в жизни!
«Да рассказывай, уже и так оставил меня в дураках. Сейчас я ему дам, пусть спустится с небес на землю… Если бы не от него зависело приобретение судна, тогда… Ну, ничего, мы сейчас все исправим», — размышлял Каэтано.
— Это к слову, Чино. Ведь если мы уезжаем отсюда, то не просто ради прихоти. Мы ищем, где можно жить лучше. Давай разберемся: ты почему сам решил уехать? Только не говори мне, что тебе здесь хорошо, но ты уезжаешь, хотя и там будешь жить так же. Ложь! Ты уезжаешь по той же причине, что и Тони, и я, поскольку здесь жить все хуже и хуже, и уже страшно подумать, что ждет впереди… А сейчас о другом… Запомни хорошо, Чино! Если уж я должен включиться в это, я включусь и не буду раздумывать, но сделаю это, чтобы жить лучше, а не хуже. И если я должен вернуться с американцами, или принять участие в интервенции, или как угодно это называй, я вернусь. Но только для того, чтобы вернуть старую жизнь, чтобы жить лучше. Ты меня понял? Все остальное меня не интересует. Политика меня никогда не интересовала, и если я обратил внимание на слово «коммунизм», то только потому, что спросил себя: «Черт возьми, что же это такое, почему мне так плохо живется?» Мне было при нем плохо. Да, плохо! Что же касается, ввязываться или нет, — это другое дело.
Каэтано сильно пнул ногой по камням, проклиная себя за то, что он еще не там — на борту судна «Моя мечта», буксируемого кораблем береговой охраны США, а, поставив, все свое будущее на карту, стоит на обрывистом побережье северо-восточнее Гаваны, рискуя попасть в руки органов государственной безопасности. Чино надел ласты и зашлепал в них по воде. Он чувствовал, что совершил ошибку, ввязавшись в глупую дискуссию. Теперь он решил прекратить ее немедленно, защитив, как ему казалось, справедливость. Он не нарушал тишины до тех пор, пока Тони не обратился к нему с вопросом, чтобы снять напряженность:
— Как, Чино, на этот раз вы действительно едете?
В вопросе слышались нотки неуверенности. Предшествующие неудачные попытки подорвали доверие. Тем не менее Тони признавал неоспоримый авторитет своего друга и говорил с ним, скрывая свою душевную мольбу, свои безнадежные расчеты, которые, однако, обязательно должны были иметь благополучный исход. Так происходит со смертельно больным человеком, который не хочет смириться с неизбежным исходом и задает вопросы, чтобы в ответах услышать сострадательное утешение врача, пусть даже неоправданное слово «возможно», хоть какую-либо надежду.
