Теперь из неразрешимых проблем оставалась всего одна — сбылось самое грустное из моих пророчеств: привязанные к шалашу, мы расточительно коротали время в каких-нибудь, может, пяти-шести верстах от выхода на волю.
Ну, или в десяти-двенадцати.
Да будь их даже сто двадцать, или вдвое — минуты бы здесь не остались, тотчас бы снялись. Но удостовериться можно было лишь опытным путем. Мы же вместо того, чтобы бороться и искать, обживали наспех выбранное место, будто пытаясь обмануть ненавистного вертухая: не ты, мол, нас запер — сами мы, по доброй воле, и расти себе, сколько хочешь, во все стороны, нам оно до фонаря…
Где-то через полмесяца Тим вернулся с настоящим трофеем, после чего тут же получил от меня прозвище Верная Рука. И об этом отдельно…
С пернатыми и мелким зверьём, включая лисицу, есть которую мы не стали, шкурку только сняли и притарили, он разбирался лихо. Но добычи хватало на день, от силы на утро оставалось. Попытка парной вылазки (Лёлька на это время хоронилась на ветке) ничего не дала: один лук — один и есть, сколько стрелков к нему ни приставь! А на вторую тетиву волосы пока ни у кого не отрастали.
Штатный мозгач, я вспомнил о жилах. Но жилы были надобны бычьи, воловьи, кабаньи на худой конец. Заячьими было не обойтись. Да и не оставалось от зайцев никаких жил. Оставались кости, из которых Тимка мастерил острия для стрел, да шкурки. Когда их поднакопилось, Лёлька понашила вполне элегантных мокасин. Теперь городскую обувку мы хранили до лучших (или худших) времён в шалаше, а по окрестностям вышивали в мягких меховых чунях…
Так вот: однажды на закате, когда из низины начинал ползти редкий туман — а полз он теперь всякий вечер, намекая, что холода уже не за горами, вернее, не за лесом, — наш снабженец показался из чащи, волоча что-то грузное. По традиции я моментально напрягся. Но глазастая Лёлька не дала мне и рта разинуть и с криком «Тима, ты прелесть!» бросилась навстречу брату. Я поспешил следом…
Это был оленёнок. Совсем ещё молодой, с овцу росточком. Заведомо не отвлекаясь на мелочёвку, парень угробил на его выслеживание весь день, и упрямство не было напрасным: они вышли на него сами — олениха и этот несмышлёныш. И Тим не промахнулся: всадил первую же — а по-другому бы ничего и не вышло — стрелу в шею подростку. Вторая легла рядышком. Не успевший сообразить, в чём дело, тот рухнул на колени. Мать заметалась, но чем могла помочь она обречённому детёнышу? — из кустов с копьём наперевес уже нёсся злодей-Тимур, и бедная, зарыдав по-своему, кинулась в спасительные заросли.
