Попытка "периодизации" литературы была и раньше (XIX век), но с целью проследить духовные искания русских беллетристов и влияние их на государство. Правда, если "головы смотрели в разные стороны, то сердце их было одно". Таков и герб России. Отсюда, из исторических предпосылок, несмотря на единое сердце, раздвоенность интеллигенции, её невыносимое "косоглазие", отчаянность её судьбы, которую сами себе и устроили, её грядущих стенаний и плачей. Всё-таки куда лучше, если голова одна и смотрит лишь в домашнюю сторону и надзирает за народишком, готовым всегда удариться в крайность.
Но не было "периодизации", атомизации самих писателей; они шли чередою, колонною, уходили вперёд за горизонт, а следом на ту тропу вступали другие, новый подрост, и цепь русских духовников была единой, куда нельзя просунуть то самое острие скальпеля. И лишь после революции, чтобы лишить нацию исторических и культурных скреп, новопередельцы призвали сбросить классиков с корабля современности.
В чём путаница Бондаренко? Он пишет: "На смену Александру Пушкину и Льву Толстому, как бы гениальны они ни были, приходили новые русские гении… Как бы ни были велики и знамениты Валентин Распутин, Василий Белов,.. но уже в силу своего возраста эти живые классики ушли из сегодняшнего развивающегося литературного процесса. Они — наши знамёна, наши памятники…" ("Крах патриотики", "Завтра" — №51).
Дорогой Бондаренко, знамёна, которые ты имеешь в виду, не ветшают, — это тебе не лоскут материи; а чтобы писатель превратился в памятник, миф, надобны тысячелетия. А что не ветшает, не киснет и не гниёт — то всегда в пользе и постоянном обиходе и никуда не девается, не выпадает из литературного процесса (но можно утратить по нерадению). Даже Гомер — не памятник, и писания его — сущая правда, а не легенда. Пушкин и Толстой, как бы ни ваяли из мрамора их образы, — "живее всех живых". Если Пушкин — "наше всё", значит, он частица нашей неиссекновенной духовной плоти, которую нельзя выставить на погребицу для остужания, он постоянно формирует наше сознание, не выпадая из народа. Даже одна фамилия "Пушкин" — удивительно гипнотический "архетип", невольно влияющий на наше сознание, а значит, и на осознание нации. В этом и удивительная сущность литературы, что её звезды не гаснут, не удаляются в небесное пространство, чтобы там тихо умирать, превращаясь в туманность, уже не влекущую к этическим и эстетическим переживаниям. Без этих духовных величин, размыкающих темь, народу не живать до скончания века, как бы ни пытались негодующие "кобыльники" и "чужебесы" истереть их из нашего сознания. Движение духа — это не смена машин от старых систем к новейшим, работающих, увы, на плоть, на разжижение человечества, ведущих его на убой; национальный дух не терпит ни подмены другим (современным?), ни омоложения, ни развития, ни чипсов в его глубинные структуры. Национальный дух, подкреплённый православием и всей великой предысторией его, покоится на тысячелетнем народном опыте самосохранения, и он чужд всяким новинам, подменам, нашему нетерпению до перемен. Дух стоит на догмате, как земля-мать зиждется в безмерном океане на трёх бессмертных китах. И великий писатель уже замешан в национальном каравае, в каждой волоти его, давая нам силу.
