Мы говорим с Сергеем Сергеевичем о том, что здесь начинаешь понимать то простецки-фамильярное отношение к богу, какое всегда было свойственно русскому крестьянину. В такой вот церкви, Срубленной из того же материала и тем же топором, что и крестьянская изба, человек не мог ощущать себя подавленным величием бога, не чувствовал себя жалким и слабым. Он ведь сам срубил богу жилье, как рубил его и себе, но только побольше и понаряднее, словно богатому мужику.
И еще мы говорим об искусстве безвестных мастеров, с одним топором в руках ставивших замечательные здания, мы говорим не только о строительном их мастерстве, но и о художественном вкусе.
Когда мы вернулись в Ужбол, как-то по-новому представились здешние избы, — в калитке и в воротах крытого двора Натальи Кузьминичны, вернее — в рубленных из толстых бревен косяках, я увидел те же мотивы, что и в архитектуре деревянного Ивана Богослова.
Нет, не христианский аскетизм вдохновлял строителей этой церковки, а живая жизнь, рожденное окружающей дествительностью представление о прекрасном. Дивный памятник древнего нашего зодчества сродни, мне думается, фантастическим и веселым сказкам, героическим былинам, лукавым побасенкам и отчеканенным навек поговоркам.
* * *
Наталья Кузьминична вспоминает, как прежде, бывало, будили пастухи хозяек. Пастухи были владимирские. Пасли они втроем. У каждого была свирель „на свой голос“, шли они на рассвете серединой улицы и „так-то хорошо играли, каждый на свой лад, чистая музыка“, — она показывает при этом, как играли пастухи. Игра эта была так хороша, что бабы, бывало, заслушиваются, пастухам заказывали, чтоб играли у этого дома, у того, у третьего… Наталья Кузьминична рассказывает так выразительно, что перед нами встает как бы живая картина. И снова думается об эстетической стороне крестьянского труда, о какой-то обрядовой форме такого, в сущности, прозаического дела, как выгон стада, и не первый, а каждодневный. Потом Наталья Кузьминична с огорчением говорит, что теперь этого ничего нет. Дошло до того, смеется она, что пастухам купили игрушечную детскую трубу, но было это так смешно, что все потешались. Тогда кто-то. из жителей Ужбола вспомнил, что у него где-то валяется „мирской рог“, которым сзывали на сход, и отдал этот рог пастуху. Сейчас по утрам женщин будит хриплый рев этого рога.
* * *
Все небо в черных грозовых тучах. Стемнело рано, как осенью. Ночь стоит черная. И в этой черноте то здесь, то там вспыхивают
