— Всех этих обстоятельств я не отрицаю. Но вы поймите и другое. Самое главное. — Здесь Петров встал, расправил плечи, вышел из-за стола и, глядя на меня в упор, сказал: — Вы убили человека. Он мертв. Понимаете, его нет. И вы этого не хотите понять. Меня пугает, настораживает ваша жестокость. Как человек я не могу не возмутиться этим вашим…
Петров приостановился в своем обвинении, а я вдруг ощутил сдавленность в груди, точно мне воздуха не хватало. Какая-то незнакомая мне ранее боль где-то под ложечкой так обострилась, что я невольно потянулся рукой к окну.
Петров подбежал ко мне со стаканом воды. Сел рядом.
— Извините, — робко сказал я. — Черт знает что со мной делается.
Петров распахнул окно. Свежий осенний ветер наполнил комнату. Чистый холодный воздух входил в мои легкие, и я чувствовал, как мне становилось легче. Петров вытащил из ящика стола какую-то капсулу, снял крышку и предложил мне таблетку. Я машинально сунул огромную таблетку в рот и стал ее жевать. Холод шел от этой таблетки, и в голове, и в груди от этого холода становилось яснее.
— Успокойтесь, — сказал мне Петров. — Вы обедали? Нет, конечно. Хотите пообедаем вместе? Мне удалось уладить все эти сложности с прокуратурой, у нас еще есть время. Я хотел бы знать, где вы будете жить после всего происшедшего?
— У меня нет теперь другого жилья.
— Значит, поедете в Черные Грязи?
— Выходит, так, — тяжело вздохнул я.
На ней были синие лохмотья, глаза корежились сумасшедшими искрами, а крючковатые пальцы ловили что-то невидимое.
Так она и шла прямо на меня. Я оторопел и едва успел отскочить в сторону. Она прошла мимо, обдав меня шлейфом черной злости.
В те дни я работал над двумя циклами "Бомжи" и "Нищие России".
Прибежав домой, я тут же плеснул на разведенную синюю краску смесь ультрамарина и голубой и по накатанному грунту стал прописывать облик зловещей старухи. И каково было мое удивление, когда по окончании портрета я вдруг увидел у моей калитки эту зловещую старуху. Она тарабанила по доскам и что-то кричала. Я вышел.
— Сыночек! Ты мой сыночек теперь? — разрыдалась старуха, бросаясь ко мне на шею.
Я пытался отстраниться, но не тут-то было, ее жесткие пальцы крепко схватили мои плечи, она уткнулась в мою грудь и громко рыдала, причитая на всю округу:
— Ох, что мы теперь будем делать, сиротинушки. Куда подадимся?
— Не плачь, мать, — вырвалось у меня, хотя я не знал, что она мать Змеевого, жизнь которого оборвалась по моей вине.
