— Здесь! — сказал Луговской. — Идите за мной. Только осторожно. Тут осыпи. Тогда Роскин снова возмутился.
— Клянусь тенью академика Веселовского, — сказал он, подражая Луговскому, — что это розыгрыш! Блеф! Штучки-мучки! Фокусы! Я не хочу оставаться в дураках.
— Тогда можете оставаться здесь, — сердито ответил Дерман. — Я старик и то не хорохорюсь.
— Не хватало, чтобы я тут стоял среди ночи один как истукан, — пробормотал Роскин и начал осторожно спускаться следом за всеми.
В зарослях было темно, как в сыром подземелье. Ещё не опавшие листья проводили по лицу холодными мокрыми пальцами. Слышнее стало море. Луговской остановился.
— Теперь слушайте! — сказал он. — Стойте тихо и слушайте.
Мы замолчали.
И вот среди шуршанья листьев, слабого треска ветвей и шороха дождевой воды, стекавшей по каменистой земле, мы услышали хриплый и унылый голос. Он был очень слаб и по временам издавал странный скрежет.
— «В проектном задании, — скрипел голос, — институт предусмотрел малоэкономичный способ транспортировки вскрышных пород…»
— Кошмар! — прошептал Роскин.
Ржавый треск заглушил эти нудные слова. Потом в глубине зарослей кто-то развязно ударил по клавишам расстроенного рояля, и Лемешев запел, слегка повизгивая:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силёнку…
— Что это? — испуганно спросил Дерман.
Лемешев осёкся и, помедлив, сказал голосом чревовещателя:
Хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести…
— Вы очень ловкий чревовещатель, — спокойно сказал Луговскому Роскин, — но всё же прекратите, прошу вас, это безобразие. И объясните, в чём дело. Потому что это уже похоже на глумление, на издевательство, на барское пренебрежение, на формалистический выверт и на шулерское передёргиванье цитат.
— Я не циркач и не чревовещатель! — ответил Луговской. — Просто у меня хороший слух и мне повезло.
И он рассказал нам, что на днях проходил утром по Царской тропе и услышал из зарослей хриплый шёпот. Человек шептал долго. Луговского поразило то обстоятельство, что шептал он даже с некоторым пафосом, по-актёрски, как говорил Луговской, «дрожжементом, со слезой и подвывом». Луговской начал продираться на этот шёпот через заросли, пока не увидел прибитый к стволу высокого бука облезлый и погнутый громкоговоритель. Он гнусавым голосом бормотал что-то о творчестве композитора Алябьева.
Вскоре Луговскому удалось выяснить, что к Октябрьским праздникам в Ливадийском парке поставили несколько громкоговорителей. После праздников все громкоговорители сняли, а один, очевидно, забыли.
