Трудно было поверить в правдивость многократного воспроизведения цветаевских строк в различных статьях и ссылках, пока недавно я не получила из рук Ричарда Девиса, руководителя Русского архива в университете города Лидс (Великобритания), первооткрывателя оригиналов переписки Р.Н. Ломоносовой (Кембридж) с М.И. Цветаевой (Париж) и Б.Л. Пастернаком (Москва), факсимильные копии писем Цветаевой. Да, в оригинале сказано: три недели. И если это не поэтическая гипербола, то новая загадка для исследователей цветаевской биографии.
Это странное расхождение в сроках пребывания в Лондоне, зафиксированное рукой поэта, тем не менее вполне соответствует моему общему ощущению от этой поездки: это описка (оговорка), и она из тех, что, как сказали бы психоаналитики, глубоко укоренена в подсознании пишущего. То есть – как хорошо было бы, если бы было три, а не реальные две недели полной свободы от тяжёлого и унизительного быта. Тогда написались бы не одна, а три статьи! Появились бы новые контакты. А может быть, и – стихи.
Вполне, вполне возможно…
Интерес к таким незначительным деталям биографии великого поэта, как весьма недолгое пребывание в Лондоне, мог бы быть оправдан, если бы эти детали сохранились в её творческом наследии. Но, увы, великий русский поэт Марина Ивановна Цветаева не оставила поэтических свидетельств, в которых отразились бы лондонские впечатления. Тогда почему исследователи и, более того, любители её творчества не обходят стороной эту деловую, в общем-то, поездку, связанную с попыткой поправить материальное положение? Как ни приземлённо звучит, это отражает истинное положение вещей.
Полагаю, случилось это потому, что великий город всё же оставил в душе поэта некое «послевкусие», если она и годы спустя возвращается к пережитым в лондонской поездке ощущениям. Они были довольно просты для столь сложного душевного механизма, каковым являлась, позволю себе эту вольность, молодая, полная сил Марина Цветаева в марте 1926 года, присевшая (представим себе это) на скамейку в Гайд-парке и увидевшая картинку, которую запечатлел один тогдашний старательный фотограф. Эта фотография и сейчас висит в кафе у озера Серпантин в Гайд-парке, и она помечена важной для наших предположений датой: 1926 год.
На фото некая сухонькая леди в наглухо закрытом, что называется, пуританском платье и с длинной розгой в руке гонится за гурьбой совершенно голых мальчишек, видимо, только что искупавшихся в озере. Картинка очень верно отражает нравы того благословенного, канувшего в Лету времени, когда в самом центре Лондона не принято было предъявлять окружающим свою наготу.
