Призрачное свечение этой любви, – а у Ярнефельтов родились восемь детей, из которых двое стали писателями, один – дирижёром, дочь же связала судьбу с композитором Сибелиусом, – и есть ключик к разгадке «Грустного вальса». У Плетнёва темп замедлен, как в рапиде, звук приглушён, а хрупкость звучания такова, что страшно даже вздохнуть. Всё некогда живое и страстное закутано в дымку истаивающего воспоминания.
Воспоминательность – качество, многим в скандинавской музыке вообще кажущееся нормой. Признавали, конечно, влияние и тёплых европейских культур. Но их почему-то воспринимали будто вмёрзшими, вмурованными в северный анклав. Поддерживая миф о какой-то самой из себя вылупившейся традиции, скандинавам, наверное, хотели сделать как лучше. Но навредили. Уж Петербург-то в скандинавском музыкальном мифе всяко участвовал. Другим важным центром притяжения северных композиторов была Вена.
Во второй половине ХIХ века скандинавские связи с этими столицами были не только тесными, но и по-настоящему искренними. Грига обожал Чайковский. С Арвидом Ярнефельтом-младшим, писателем-реалистом, состоял в дружбе Лев Толстой, по чьей модели финский единомышленник даже организовал у себя что-то вроде крестьянской коммуны. Про «австрийский след» достаточно сказать, что в 1880-х музыкантов-северян, причём на их территории, в Гельсингфорсе, приобщал к композиционной науке Ферруччо Бузони – недавний венский вундеркинд-пианист, постепенно выраставший в серьёзного композитора. После занятий с ним Ян Сибелиус поехал в Вену – совершенствовать музыкальное образование.
За эту связь в концерте РНО отчитывался, правда, не бузониевский вольнослушатель – Сибелиус, а датчанин Карл Нильсен, который посвятил венскому наставнику симфонию «Четыре темперамента» (1901–1902). Это серьёзный музыкальный трактат на тему известного платоновского учения. Хрестоматийные психотипы чуть графомански, но всё же проницательно запечатлены в соответствующих частях цикла. Оркестровой находчивости и наблюдательности автору было не занимать: минорные припадки холерика, светлое занудство флегматика, мрачные зависания меланхолика и танцующий жизненный ритм сангвиника – всё как на ладони. Но вся эта психологическая определённость симфонии не затмила ускользающей красоты остальных сочинений.
Особый шарм концерту придавало участие шведки Камиллы Тиллинг, чей выход в романсах Грига и в симфонической поэме Сибелиуса «Дочь природы» правильнее было бы назвать явлением. Так естественно нежность образов облекалась у неё монументальностью, так пластично чёткие вокальные интонации менялись расплывчато-тающими очертаниями. Нет, после её исполнения скандинавскую музыку при всём желании не назвать холодной. Просто у этой музыки свой особенный режим температурной сохранности. История, культура и человечность не теряют при этом режиме свежести. Значит, и действуют продуктивнее.
