Растворились, упокоились бренные останки под скорбным могильным холмиком. А светлая мамина душа озирает с горних высей непрестанную людскую колготу. За какие грехи держать ей ответ перед Господом там, у порога вечной жизни? Наверное, были они за отпущенные судьбою три четверти века, ибо сказано: кто из нас без греха?
Цепкая детская память, как кадры старой кинохроники, – сначала тусклые и обрывочные, потом всё более яркие и выразительные – сохранила воспоминания…
Вот отец, незаменимый колхозный конюх, сгружает мешки с зерном, полученным на законные трудодни, у каменных, с булыжной мостовой домов немцев-колонистов: «Цэ Курту, цэ Гансу…» Расчёт за вино, что брал в долг у зажиточных соседей. Что с него взять, с голи перекатной, говорившим про себя: «Я пид кабыцею вырис!» Да, под летней широкой печкой на панском дворе и возрастал сирота Никита, там же приобрёл и злую питейную привычку, которую снисходительно поощряли колонисты.
А потом были другие немцы. В расстёгнутых по жаре, с засученными рукавами мундирах мышиного цвета. Гладкие, весёлые, под пиликанье губных гармошек поспешающие к Одессе… К зиме они уже не улыбались. А из соседнего – в шести километрах – села Балайчук целыми днями слышалось стрекотание пулемётов да наносило тошнотворным запахом горелого мяса. Там, в глубокой балке, уничтожали узников еврейского концлагеря. Один, с обгоревшими курчавыми волосами, невестимо как уцелевший, приполз к ним во двор. Три недели отлёживался он в летней погребице на задах. Потом Давид ушёл, пообещав озолотить за спасение, если, конечно, останется жив.
Где вы, пустозвоны, норовящие записать всех русских поголовно в зоологические антисемиты?
Голодное послевоенное время, сельхозтехникум и… отец. Фасонистый, подбористый гвардии старший сержант, лихо крутивший «солнышко» на перекладине у клуба, а потом девчат на танцах. Долго ли, коротко ли, а закружил настырный кацап голову дипломированной агрономше и увёз в соседний район, где дослуживал срочную службу, гадая: оставаться на сверхсрочную или нет. Полгода всего и покохались молодожёны. А тут повестка в суд. Собрали там сорок молодых бедолаг, по каким-то причинам не работавших по месту распределения после института либо техникума. Да и зачитали общий приговор: три месяца исправительных работ с содержанием в Одесской тюрьме. Тут бы выкрикнуть матери: я-де жена военного, потому не про меня этот суровый закон писан. К тому же и работала она по специальности, только в другом совхозе. Или отцу побежать к командиру: так, мол, и так – недоразумение вышло! Но смолчали молодые, как придавленно, свинцово молчала тогда вся страна, теша себя магическим заклинанием: «Там знают, там разберутся».
