(Может быть, я был не прав, да, в сущности, и оказался не прав, но тогда, на кровати в одноместной палате, я уверял себя, что иначе и быть не может, и искал в уме то большое, что придаст жизни смысл.)
В юности я увлекался французской литературой двадцатого века. Не литературой даже, а контркультурой, которая на некоторое время стала культурой. Пиком этого процесса стал шестьдесят восьмой год, о котором я собирал любые сведения. Даже папочку специальную завел для вырезок из газет и журналов, перечитывал их десятки раз. Покупал книги сюрреалистов, Селина, Сартра, Камю, долго гонялся за сборником материалов о ситуационизме… Все это в начале девяностых было еще редкостью…
Я увлекался этим периодом не просто так – в то время (а это был девяносто первый – девяносто третий годы) я был уверен, что и в России рванет молодежная революция наподобие парижского мая шестьдесят восьмого. И все политические, экономические кризисы это только подтверждали. Я ожидал ее, эту революцию, рассказывал о ней своим друзьям и знакомым, приводил в пример Францию, которая стала совсем другой после шестьдесят восьмого; я даже в меру сил старался приблизить ее.
В октябре девяносто третьего примчался в Москву на своей «Ниве», желая участвовать в массовых акциях, быть в авангарде, а вместо этого пришлось развозить по больницам пьяное быдло, не понимающее, за что его подстрелили возле «Останкино». «Я хотел поглядеть… Я ни при чем… Я просто…»
Тогда, в общем-то, и началось мое охлаждение к политике, к изменению общественной жизни; к книгам Сартра и прочих я обращался все реже. А окончательно все это забросил после президентских выборов девяносто шестого. Тогда стало ясно, что ничего не будет, никому больше не нужны перемены. Сотенка левачков вокруг Лимонова – не в счет. Да и они действовали осторожно; напоминали мне клапан в скороварке, при помощи которого выпускают пар, а не настоящих революционеров.
Именно после избрания на второй президентский срок никакого уже Ельцина молодежь наконец-то поняла, что надо зарабатывать и делать свою собственную жизнь. Делать жизнь по примитивной, но единственно возможной схеме. Альтернатив уже не было.
Я тоже стал жить, как большинство. Больше не мечтая о революциях, не пытаясь что-то изменить, даже не желая слишком быстро обогатиться. Слишком быстрых очень часто увозили тогда на кладбище… Я зарабатывал свои копеечки, когда их собиралось достаточно, тратил то с Натальей, то с Верой в более-менее пафосном кабаке. Я почти перестал читать, много времени проводил перед теликом или за компьютерными играми.
