По левую сторону тянулся ряд проволочных заграждений. Острые крючки, освещенные электрическим светом, напоминали расставленные лапы пауков, подстерегающих добычу.
По другую сторону проволочных заграждений прохаживались мерным шагом часовые, тоже с трехгранными штыками…
Дальше — стояла темная ночь. Мне казалось, она с коварным любопытством смотрела на наш лагерь. Странная! Могла же она и раньше насмотреться вдоволь на лагерь смерти.
По правую сторону виднелись ровно расставленные маленькие деревянные бараки. Последние из них тонули далеко-далеко в тусклом свете электрических фонарей. В бараках темно, там, может быть, спали, а может быть волновались, страшась неизвестного будущего, русские репатрианты.
В самых крайних бараках помещались власовцы. Они были отгорожены от остального лагеря проволокой и охранялись тщательнее остальных.
«Смерш» их не трогал. Допрашивать не было смысла. Их судьба давно была решена Красным Кремлем. Все они были обречены на многолетнюю каторгу.
Кругом царила мертвая тишина. Только шаги часовых зловеще напоминали о бдительности советского правительства, об «отеческой» заботе его о своих гражданах.
В смершевских бараках кипела работа. Снаружи этого не было видно — все окна были замаскированы одеялами.
«Нечего смотреть на колючую проволоку» — решил я и поспешил возвратиться к себе в комнату.
Стол мой завален разными документами и письмами репатриантов. Я принялся за работу.
Как то стыдно было мне читать эти письма. Люди, которых я никогда в жизни не видел, вставали предо мной, как живые.
Вот письмо матери, писавшей своему сыну в Берлин: «Дорогой мой Ванечка… Мы, слава Богу, все живы…» В конце письма: «Да хранит тебя Господь Бог! Целую тебя крепко, крепко…».
Совсем так писала и мне моя мать…
Я вложил в конверт все документы и письма «Ванечки», не найдя в них ничего подозрительного.
В этот момент в дверь постучали.
— Товарищ младший лейтенант! К майору Глазунову.
Комната майора Глазунова находилась в конце соседнего барака.
Зачем я понадобился Глазунову? Наверное, срочный перевод каких-нибудь документов.
По коридору прохаживались дежурные.
— Сюда, товарищ младший лейтенант.
Я перешагнул порог…
У окна стоял майор Глазунов. В душе у меня что-то дрогнуло. Майор смотрел на меня безумными, безжизненными глазами. Лицо его выражало какую-то устремленность в загадочный мир. Угловатый, выпяченный вперед подбородок, бледность, растрепанные волосы, сжатые тонкие губы.
Но этот безумный взгляд! Он бывает только у душевнобольных.
