– Опять ты про свою религию! – вскинулся Муравьев. – Религия делает людей рабами.
– А чего же тогда при царе эти рабы то и дело восставали, а как стали свободными людьми, так при советской власти даже забастовок не было? – ехидно поинтересовался у него Бесчетнов. – не от религии освобождали людей большевики – от совести. И освободили. На нашу беду. На беду Лехи Петрушкина и его семьи. Совесть должна быть. Чтобы человек умел отличать добро от зла, чтобы делал добро, даже если не сильно хочется, и не делал зла, даже если его хочется сделать.
– Ого! – сказал Ушаков. – Эк ты заговорил…
– А где же еще, как не на поминках про такое поговорить? – спросил его Бесчетнов. – На поминках все по-честному: вот она смерть, вот она жизнь. Они умерли, а нам жить. Но как жить? Вот Леха и его семья, и вот Кулик. У всех по две ноги, по две руки, уши там, носы на нужном месте. Но Леха и его семья – люди, а Кулик…
– Кто? – спросил Ушаков. Стояла тишина.
– Никчёмыш… – нашел слово Бесчетнов. – Никчёмыш. Существо. А все, что сейчас происходит, – это восстание никчёмышей против людей. Это же в нашей газете писали про мамашу, которая напилась и после этого грудью кормила своего месячного младенца, после чего он и помер… И у нас же писали про мамашку, которая, чтобы ребенок не плакал, смачивала хлеб в спирту. И этот ребенок помер. А про семейку, которая, получив первое детское пособие, пропивала его так, что мама и папа померли – помните? Нормальные люди сейчас – как птица додо на Мадагаскаре. Она не умела летать и ее просто убивали палками – иногда для еды, а чаще просто так, для прикола. И нас скоро всех изведут. Для прикола.
– Эк ты завернул! – крякнул Ушаков. – Ну а что делать-то?
Бесчетнов грустно посмотрел на него.
– Лечить надо людей. Добром и лаской лечить, как малых детей или беспомощных стариков.
– Ишь ты… – сказал Ушаков. – Кто же будет лечить?
– Вот именно – некому. Поэтому ничем хорошим все это не кончится… – сказал Бесчетнов.
«Какой толк с моих речей? – подумал он. – Никому уже ничего не объяснишь».
Он почувствовал, что кто-то держит его за руку и оглянулся – Наташа смотрела на него синими грустными глазами. Глаза ее говорили ему то же самое: никому ничего не объяснишь. Он поцеловал ее в щеку и они пошли в зал.
