Лжеюнкер вскинул голову и с вызовом воскликнул:
— Так они ваше благородие схватить меня хотели, будто я каторжник какой, или украл что. Вот я вспылил. Признаюсь ваше благородие, вспылил, потом сам каялся. А то, что начальнику дерзил, так он сам ко мне, тыкать первый начал. Я ему объясняю, не батенька вы мне, чтобы тыкать. А он мне затрещину, до сих пор голова раскалывается.
— Ну это допустим простимо, могу понять — уязвленное самолюбие, гордость. А вот зачем вы княгиню камешком по голове.
Услышав про убийство, которое ему уже со вчерашнего вечера пытаются приписать, Аверьянов вскочил на месте. Но только вчера он под хмелем думал, что шутка такая новая у жандармских офицеров, или ошибка злая чья-то, а сегодня этот важный чиновник вновь говорит ему об этом страшном деле.
— Не виноват я господин директор! Как бог свят клянусь, не виноват! Не понимаю о чем вы говорите! Не убивал я никого. Пил, гулял, женщин совращал — в этом виновен. Убийство? Нет! Не убивал я никого.
— Ладно, не кипятись. — спокойно сказал Иштван, нисколько не встревоженный этой внезапной вспышкой, — Садись. Поговорим. Расскажешь все честно, может и свет на эту историю прольешь. Я все узнаю, и отпущу тебя, если правда не виновен.
Аверьянов обреченно плюхнулся на стул.
— Расскажи мне, знакома ли тебе княжна Татьяна Львовна, дочь нашего уважаемого премьер министра?
Взгляд Аверьвнова забегал по комнате, словно в поисках поддержки, и слегка подавшись вперед юноша выпалил:
— Не знакома. Жизнью своей грешной клянусь.
— Да прекрати ты уже клятвы раскидывать.
— Но правда если это, ваше благородие, не знал я ее никогда, и не пересекался с ней лично.
— А вот она тебя знала. И даже влюблена в тебя была тайно.
Иштван внимательно посмотрел на юношу, но кроме смущенного блеска в глазах ничего странного в его поведении не увидел.
— Так может потому и не знал, что тайно. — осторожно предположил Аверьянов.
— Твоя правда, это может быть. — согласился Иштван.
Следующим делом Иштван достал с дела записку и показал ее Аверьянову.
— А это не твой разве почерк? — спросил он.
Аверьянов слегка прищурился, видимо зрение у него было слабое, и бегло пробежал по тексту. Когда он дочитал, глаза его расширились от ужаса.
— Только по этой записке меня и обвиняют? — возмущенно воскликнул он.
— Молодец. Догадливый. Да только не в записке дело. — Иштван убрал записку обратно, — говори лучше, писал или не писал? Только смотри, я ведь прежде чем с тобой беседовать, все о тебе разузнал, и каждое твое неверное слово приближает тебя к виселице. Ты же знаешь, что за политическое преступление тебя сразу в петлю.
