Саманта бросила на него взгляд и замолчала. У Джастина было лицо человека, которому в сердце вогнали гвоздь.
— Не слушай меня, я глупости говорю.
— Почему же глупости? — выдавил из себя Джастин.
Саманта промолчала.
— Потому что «невозможности»?
Она снова промолчала.
Джастин посидел рядом еще немного — и вышел. Саманта порезала палец — неудачно острый нож попался ей сегодня. Надо было держать язык за зубами и все. Так просто. Мало ли кому чего хочется…
Его, может быть, тоже гложет тоска по чему-то несбыточному. Перед завтраком Джастин поцеловал ее в щеку и попросил прощения. Саманта тоже извинилась. Ей стоило титанических усилий не разреветься. Она плакала чаще, чем ей хотелось бы, и знала, что никому от этого легче не становится — но все равно плакала.
Что ж, пришло время становиться сильной и удерживать слезы. Хорошее умение, никогда не повредит.
После завтрака она ушла в спальню и взялась за блокнот — тот самый, с единорогом на обложке, большого формата. Книжечка с самым сокровенным.
Когда через полчаса Джастин вошел в комнату, Саманта стояла на коленях возле кровати и лихорадочно что-то записывала в блокнот. Он пожалел, что не может видеть ее лица — оно было занавешено упавшими волосами.
— Ты занята?
Молчание.
— Прости.
— Эй, погоди! Я сейчас… допишу… еще пару строк!
Она подняла на него глаза, и Джастин увидел, что они нехорошо, подозрительно блестят — от слез, но не от слез ярчайшего вдохновения, а от слез печали.
— Читать — даже не проси! — заявила она в ответ на его немой вопрос и еще несколько раз скрипнула карандашом по бумаге. Потом решительно захлопнула блокнот и сунула его в сумку. — Все, готова.
— Хочешь погулять?
— Нет, хочу прокатиться до города за продуктами. А то нам уже грозит голодная смерть.
Джастин усмехнулся:
— Отлично. Тогда я тебя спасу.
— Здорово. Все детство мечтала, чтобы меня спас какой-нибудь принц.
— Только я не принц.
— Ты спаси, а дальше разберемся, — улыбнулась Саманта какой-то странной, рассеянной улыбкой.
Но Джастин чувствовал себя никак не спасителем благородных кровей — скорее уж чудовищем, посягнувшим на божественную красоту принцессы. Но он вел машину, как от него и требовалось, и старался не думать, что Эдмонд как раз отлично подходит на роль принца: у него имидж соответствующий, и происхождение очень даже подходит.
И вообще, во всей этой истории Эдмонд — единственная абсолютно пострадавшая сторона.
Образ Великой Жертвы и Эдмонда, в принципе, тоже не очень вязался в его сознании.
