— Вам не разрешат, не утвердят обмен. Из пригорода выезжают два человека, а въезжают из области четыре.
— Так ведь меняются семьи! — возмутилась Ольга. — И обе семьи устраивает обмен. Что вы выдумываете разные трудности людям, делаете все, чтобы они помучились, треплете им нервы?! Что это за закон такой?! Безобразие!
Летом Ольга просто продала комнаты за полцены от той суммы, за которую купила, но предварительно сняла комнату в Ховрино — пригороде Москвы, четвертой станции от Ленинградского вокзала.
От платформы к Ховрино дорога шла по низине среди тополей, по деревянному мосту через заросшую речушку и дальше в гору вдоль построек и заборов. В Ховрино можно было приехать и с другой стороны, от конечной станции метро «Сокол» на троллейбусе до конца и дальше пешком через поле, где пролегала узкоколейка, по которой «кукушка» возила вагонетки с глиной от карьера к кирпичному заводу. Опять железные дороги, кирпичные заводы, деревянный дом, печь, дрова, колодец, но близость города чувствовалась — вдоль заборов тянулись асфальтированные тропы. Чтобы совсем ощущать себя москвичкой, теперь в город Ольга ездила не на электричке, а на троллейбусе.
Снова Ольга занялась пропиской, ездила в областную милицию, доказывала начальнику управления, что они «коренные москвичи», но в ответ слышала:
— Вы давно потеряли право на проживание в столице.
— Что значит потеряла право на проживание?! — негодовала Ольга. — Что за довод?! Это я-то, коренная москвичка?! Да, я уверена, сейчас в Москве больше половины приезжих. Разных изворотливых, которые первыми успели приехать. Но как быть эвакуированным?! Им так и остаться на чужбине до конца своих дней?! Что за чушь!
— В Москву въезд ограничен, — твердил начальник. — И скажите спасибо, что вас еще прописали в Подмосковье.
— Как вы смеете так со мной говорить?! Я коренная москвичка! Мои предки лежат на московских кладбищах, и меня вы обязаны прописать! А в таком тоне разговаривайте со своей женой, если она у вас есть!
— Разговор окончен, — начальник махнул рукой. — Попросите следующего!
— Я буду на вас жаловаться! Такое впечатление, что вы здесь сидите только для того, чтобы отравлять людям жизнь! — Ольга хлопнула дверью.
«Говорят-то со мной — прямо отмахиваются как от назойливой мухи! Говорят пренебрежительно, казенно, ни одного живого человеческого слова, любезной улыбки. И прямо упиваются властью. У них ни жалости, ни сострадания. Да и откуда? Сострадание есть у тех, кто знает, что такое страдание. А эти живут припеваючи… И почему вообще: как начальник, так невежественный, полуграмотный?! И надо же, от росчерка такой тупой рожи зависит моя судьба! — впервые, несвойственная ей злость, охватила Ольгу. — У власти должны стоять самые талантливые, самые честные и добрые люди. А то, что всякие бездушные типы занимают ответственные посты — это против природы… Даже у животных вожаки самые умные и сильные… Прав был мой муж, какой-то нелепый у нас строй. Но я не отступлюсь!»
