— У меня часов не было, — сказал Юрий. — Вы все разошлись, я стоял и жевал баранки. Вкусные, есть очень хотелось… Если б часы были… У меня сломались давно… А вы раньше ушли.
— Не прерывай, Хазанов, — сказал командир отделения, а Соболев, не обращая внимания на Юрия, продолжал:
— Двадцать одна минута. Это на три минуты больше того времени, за которое полагается судить по новому указу. Хазанов его нарушил. Он подвел наше отделение, наш факультет. Всю Академию…
— Да ну что такого? — сказал Юрий. — Просто не понимаю. Если бы настоящая работа — дело другое. А то ведь так — учебная практика. Ну задержался, не было часов… А вы все ушли…
Опять Соболев никак не отреагировал на его слова.
— Подвел Академию, — повторил он. — Считаю, мы все должны единодушно осудить поступок слушателя Хазанова и передать его дело в суд.
— Какой суд? — спросил Мишка Пурник. — Верховный? Или городской?
— Отставить вопросы, — сказал командир отделения. Юрию показалось, что старшина Аршинов чувствует себя немного неловко. — Слушайте, когда говорят.
— У нас свой суд, — разъяснил Соболев. — Командирский суд чести. А уж он решит, что дальше… Вот и все. Других предложений нет?
Других предложений не было. Так впервые в жизни Юрий стал обвиняемым, и вскоре должен был превратиться в подсудимого.
Поначалу его не слишком беспокоила подобная перспектива. Да и что такое этот суд — никто пока не знал. Ну, еще одно собрание — потреплются, покритикуют — и разбегутся.
Но чем ближе подходило время суда — назначили его почти перед началом каникул, — тем тревожнее становилось на душе у Юрия. Приятели успокаивали, говорили, все это буза, мура, тары-бары растабары, но неприятное предчувствие уже крепко засело в нем и не отпускало.
И вот настал судный день. Весь их курс, а может и факультет, собрали в одной из аудиторий Академии, майор Чемерис открыл заседание. Оказывается, рассматривалось еще одно дело, кроме преступного опоздания Хазанова, — дело слушателя Федора Карпенко. «Хвйдора», как его все называли с легкой руки Петьки Грибкова. Юрий почти не запомнил обстоятельств этого дела — так волновался в ожидании разбора своего. Кажется, на «Хведора» подала жалобу какая-то женщина, которую он, что ли, обманул в чем-то, или ей так показалось. «Хведора» Юрий почти не знал, тот был намного старше, далеко за двадцать, и вообще не очень приятен ему. Но песочили того и в хвост и в гриву, и Юрию было жаль беднягу: ну, не любит он ту женщину — разве это его вина?
