Я считал, что меня постоянно все обманывают, причем одни дурачат на каждом шагу явно, грубо и беззастенчиво, другие втирают очки, краснея и заикаясь. По моим наблюдениям, только два-три человека меня не обманывали, но я был уверен — они просто ждут случая, чтобы как следует надуть. Так я думал, потому что был чрезмерно мнительным и потому что сам врал напропалую. К тому же шпиономания во время войны коснулась и нашего городка и заронила немалую подозрительность в наши души.
На соседней улице жила одна бабка. Каждое воскресенье она брала корзину и уезжала в лес за грибами, но что странно — из дома выходила поздно, часов в девять утра, когда настоящие грибники уже возвращались. Не проходило и трех часов, как старуха снова появлялась на улице, но уже с полной корзиной грибов, прикрытых листьями орешника. Грибы она привозила только белые и всегда чистые и ровные, один к одному.
Лес, в котором собирали грибы, начинался на окраине города в трех трамвайных остановках от нашей улицы. В том лесу росли почти одни сыроежки. Редкие хорошие грибы — подосиновики, лисички, белые — обирали на рассвете заядлые грибники. А после воскресений, когда лес заполняли отдыхающие, с полян исчезали и сыроежки. Именно поэтому обильный урожай бабки выглядел каким-то колдовством.
Первое время ее полные корзины я объяснял простым везением, но, когда увидел их постоянство, заподозрил неладное. Я стал присматриваться к старухе и заметил в ней немало странностей.
Внешне она мало чем отличалась от других старушенций — была морщинистой и сгорбленной, с сухими, корявыми руками, одевалась, как и большинство ее сверстниц, — черное платье, кофта и обыкновенный ситцевый платок. Но ходила эта бабка далеко не как все пожилые люди. Она не шаркала ногами и не стучала палкой, а как-то бесшумно кралась. Вначале я обращал внимание только на ее простодушный взгляд и какую-то глуповатую механическую улыбку. Встречая на улице знакомых, она кланялась с елейным видом и, если ей что-нибудь рассказывали, сосредоточенно слушала, наклонив голову набок, все время поддакивая и кивая. Потом я стал подмечать, что при этих встречах бабка как-то неестественно меняется. То изобразит ужас на лице: округлит глаза, приложит ладонь к щеке, закачает головой, заохает. А то вдруг впадет в другую крайность: начнет отворачиваться от собеседника, махать на него руками и хихикать беззубым ртом. Я стал все больше убеждаться, что старуха тонко работает под наивную дурочку, а сама выуживает из людей разные сведения. Сколько раз я слышал, как доверчивый собеседник, пользуясь мнимым вниманием старухи, изливал ей душу, выкладывал все, что наболело, а старуха прослушает то, что ее интересует, потом вдруг украдкой отведет глаза и на ее лице появится такое спокойное выражение, какое может быть только у безразличного ко всему человека.
