И вдруг у нее вырвалось:
— Ох, Марилен, я так тебя люблю! — И, покраснев, она добавила: — Всех вас люблю.
Марилен поняла, что тут нельзя не расчувствоваться, и в порыве великодушия проговорила:
— Если ты не хочешь ехать к нашим друзьям, я тоже не поеду. Кстати, у нас ведь скоро отпуск. Может, на этот раз в Париже останемся, а?
— Да! — судорожно глотнула воздух Помм.
— Проведем два дня вместе, а заодно выберем, куда ехать в отпуск.
Так Помм узнала, что Марилен собирается взять ее с собой. Вечер они провели у Марилен. Помм купила пять пирожных — два для Марилен и три для себя. Марилен притронулась лишь к корзиночке с кремом, которую осторожно поковыряла ложкой. А Помм в порыве любви, все еще переполнявшей ее, прямо руками съела все остальные пирожные, одно за другим.
Марилен с искренней нежностью смотрела на Помм: ей казалось, что от пирожных Помм становится все круглее и круглее прямо у нее на глазах. А ведь в этом и состояла разница между Марилен и Помм, этим и объяснялась их дружба. Дружба без зависти.
После дня, проведенного в парикмахерской, где Жан-Пьер с любезной улыбкой красил гривы старых кобылиц, он выходил на станции «Реомюр-Себастополь». Вернее, поднимался наверх, как делают все люди, выходя из метро, и затем шел к себе на Каирскую улицу. Жил он в просторной комнате, которую превратил в мастерскую, где писал по памяти замки и морские пейзажи. А поскольку то, что он изображал на полотне, не было похоже ни на замки, ни на морские пейзажи, внизу он подписывал: «замок» или «морской пейзаж» — чтобы отличить одно от другого.
Жан-Пьер сворачивал на улицу Сен-Дени, где девицы у подъездов грубовато окликали его. А он вежливо бормотал: «В другой раз». Но шага не ускорял. И даже время от времени поглядывал на эти создания в туфлях на высоченном каблуке, — они казались ему старообразными девочками, которые надели мамины туфли. Выглядели они, если разобраться, довольно уродливо. И он возвращался к себе один, быть может, немного грустный от того, что всегда возвращается домой в одиночестве.
А ведь Жан-Пьер пользовался успехом у женщин. Особенно у старых. Они оспаривали его друг у друга, желая, чтобы именно он возился с их головой. И когда запрокидывалось кресло, шестидесятилетнему телу казалось, что его опрокидывают в танго, и по нему пробегала сладостная дрожь. В глазах Жан-Пьера появлялась тогда легкая усталость, как у пресыщенного светской жизнью завсегдатая балов. И в этом взгляде можно было прочесть что-то вроде: «В другой раз, в другой раз».
