Но нагиня никогда не позволяла царю продолжать подобные речи, со слезами обещая ему, что такая ночь никогда не настанет, а потом уже царь до рассвета утешал ее. Так жили они вместе, а годы шли.
Но среди двора начали поговаривать — все громче и громче, — что царь не дал наследника трону и после его смерти раздоры двоюродных братьев раздерут на части страну. Они жаловались на то, что царь попал в полное рабство к своей нагине и более не интересуется ни славой, ни величием своего царства. И хотя ничего справедливого в их словах не было, тем не менее отлично известно, что долгая бездеятельность лишает людей покоя, наделяя желанием последовать за всяким, кто посулит бурные изменения ради них самих. Так бывало даже в Риме.
Кое-кто пытался предостеречь царя относительно положения дел при дворе, но он предпочел не обращать внимания, полагая, что все вокруг находятся в столь же безмятежном настроении, как и он сам. А потом сонное безмолвие полдневного часа разлетелось кровавыми брызгами — под крики и лязг мечей; и даже припав спиной к двери тронного зала, защищая собственную жизнь, царь обнаружил, что не готов к подобному повороту событий. И если бы лучшая треть его войска, составленная из ветеранов славных битв, не сохранила верности своему владыке, схватка закончилась бы в первые же несколько минут.
Но верные царю воины отчаянно сопротивлялись и к началу вечера перешли в наступление, так что перед заходом солнца от восставших осталось несколько разрозненных групп, дравшихся, как безумные, знающих, что их не оставят в живых. И в битве с одним из обреченных царь Камбуджи получил смертельную рану.
Он еще не знал, что рана погубит его, и думал лишь о том, что близится ночь, а от золотой башни его отделяют вооруженные люди, все утро вопившие, что они убьют его, а потом — эту змею, это чудовище, которое столь долго подтачивало основы царства. И он разил их из последних сил, а потом повернулся, полунагой и забрызганный кровью, и похромал с поля боя к башне. Тех, кто преграждал ему путь, царь убивал; но теперь он часто падал и каждый раз поднимался со все большим трудом, что еще больше гневило его. Башня как будто бы не становилась ближе, а он знал, что сейчас должен быть со своей нагиней.
Царь так и не добрался бы до башни, если бы не доблесть молодого офицера — в Риме столь юных мальчиков просто не берут на императорскую службу.
Начальник этого юноши, лично отвечавший за безопасность царя, погиб в самом начале мятежа, и мальчик сам назначил себя царским щитом: следуя за своим владыкой сквозь кровавые водовороты битвы, он защищал его своим оружием. И теперь он бросился вперед, чтобы поднять царя, поддержать… даже принести к той далекой двери, в которую владыка некогда шутки ради впустил жалкую нищенку. И никто с обеих сторон не посмел преградить им путь к башне в уже сгустившихся сумерках.
