Надо понимать, что местные журналисты уже тоже либо свалили, либо готовились умирать. Остались я, Кэрэн и все те, кто при рождении не сообразил ни серебряную ложку в рот запихнуть, ни рубашку накинуть…
По крайней мере я себя напоследок увижу — там, где есть вода, должно быть и зеркало.
Меня ждал сюрприз. Оказалось, что достаточно снять с уха корку засохшей крови, как слух ко мне вернулся во всей красе стерео. А всё горячая вода — бережно выливаемая на меня Кэрэн. Огромное махровое полотенце задумывалось как предмет коллективного пользования, но я справился сам. Мне было хорошо. Чистый, теплый и уверенный в своем будущем. Чего еще? Кэрэн знала чего еще — объем сосуда не оставлял сомнений в крепости напитка. Я не ошибся. Мне стало еще лучше, а потом Кэрэн совершила чудо. Я как раз закончил формулировать просьбу дать мне просто поспать, когда в комнату вошла ОНА. То есть я даже знал, как её зовут… Вероятно, Кэрэн тоже умылась. Или дело было в том крепком, чего я выпил много?
Ну ведь не в длине же ног? И на самом деле — никто не знает, в чем именно. Потому что есть ведь такие — никаких изысков и глаз косит, а ты уже дышишь через раз, и все неважно, дайте дверь заколочу гвоздями, чтобы не убежала никуда.
Кэрэн меня любила. Это неважно, любил ли я её. Любовь такая штука, что если её много у кого-то одного — этого хватает обоим. Она хотела меня и хотела моих денег. Она могла забрать всё, но по неведомому мне тарифу высчитала сумму и аккуратно спрятала остаток в почти целый карман моих штанов. Эти деньги сгорят вместе с нами еще до рассвета, но Кэрэн — все равно. Как я сразу не заметил у нее эту чудесную родинку сантиметров на пять ниже пупка?
В этой жизни Кэрэн умела делать только две вещи — считать деньги и любить.
Это хорошо, что меня скоро убьют. Любовь — худшая из зависимостей, я не вышел бы отсюда до тех пор, пока Кэрэн своими маленькими пальчиками не отсчитает последнюю купюру. Я вышел бы отсюда ненадолго, чтобы обчистить первого попавшегося лишь для того, чтоб вернуться.
У президента Феофании была теория. То есть теория была у спецов, но, как это часто бывает, после того как президент её услышал, теория поменяла хозяина. Она была простой и понятной. Настолько, чтобы в неё можно было поверить. Спецы предположили, что панцирники — очень сильные эмпаты.
Панцирники чувствовали чужие эмоции. И, что нормально для эмпатов, не отличались сдержанностью.
Можно вообще не моргать. Можно заморозить мимические мышцы. Но нельзя не ужаснуться при виде панцирника. И панцирники чувствовали этот ужас. И отвечали. Примерно так мог бы ответить опарыш, прочувствовав гамму чувств барышни, только что обнаружившей личинку у себя в супе. По счастью, у опарышей нет космического флота.
